Краткое изложение сюжета – Сашка Повесть

Сашка влетел в рощу, крича: “Немцы! Немцы!” – чтоб упредить своих. Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли.

И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдет настоящий бой. Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: “Товарищи! В районах, освобожденных немецкими войсками, начинается посевная.

Вас ждет свобода и работа.

Бросайте оружие, закурим сигареты…” Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка.

И тут же дал приказ “вперед!”. Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.

И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял “языка”. Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб.

Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.

Немец шел, часто оглядываясь на Сашку, видно, боялся, что может стрельнуть ему в спину. Здесь, в роще,

по которой они шли, много советских листовок валялось. Сашка одну поднял, расправил и дал немцу – пускай поймет, паразит, что русские над пленными не издеваются.

Немец прочел и буркнул: “Пропаганден”. Жалко, не знал Сашка немецкого, поговорил бы… В штабе батальона никого из командиров не было – всех вызвали в штаб бригады.

А к комбату идти Сашке не посоветовали, сказав: “Убило вчера Катеньку нашу.

Когда хоронили, страшно на комбата глядеть было – почернел весь…” Решил Сашка все же идти к комбату. Тот Сашке с ординарцем велел выйти. Слышался из блиндажа только комбатов голос, а немца словно и не было.

Молчит, зараза! А потом комбат вызвал к себе и приказал: немца – в расход. У Сашки потемнело в глазах.

Ведь он же листовку показывал, где написано, что пленным обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны!

И еще – не представлял, как будет убивать кого-то. Сашкины возражения еще больше вывели из себя комбата. Разговаривая с Сашкой, он уж руку недвусмысленно на ручку ТТ положил.

Приказ велел выполнить, о выполнении доложить. А ординарец Толик должен был за исполнением проследить. Но Сашка не мог убить безоружного.

Не мог, и все! В общем, договорились с Толиком, что отдаст он ему часы с немца, но сейчас чтоб ушел. А Сашка решил все же немца вести в штаб бригады.

Далеко это и опасно – могут и дезертиром посчитать. Но пошли… И тут, в поле, догнал Сашку с фрицем комбат. Остановился, закурил…

Только минуты перед атакой были для Сашки такими же страшными. Взгляд капитана встретил прямо – ну, стреляй, а прав все равно я… А тот глядел сурово, но без злобы.

Докурил и, уже уходя, бросил: “Немца отвести в штаб бригады.

Я отменяю свой приказ”. Сашка и еще двое раненых из ходячих не получили на дорогу продуктов. Только продаттестаты, отоварить которые можно будет лишь в Бабине, в двадцати верстах отсюда. Ближе к вечеру Сашка и его попутчик Жора поняли: до Бабина сегодня не добраться.

Хозяйка, к которой постучались, ночевать пустила, но покормить, сказала, нечем. Да и сами, пока шли, видели: деревни в запустении. Ни скота не видно, ни лошадей, а о технике и говорить нечего.

Туго будет колхозникам весновать. Утром, проснувшись рано, задерживаться не стали. А в Бабине узнали у лейтенанта, тоже раненного в руку, что продпункт здесь был зимой. А сейчас – перевели неизвестно куда.

А они сутки нежрамши!

Лейтенант Володя тоже с ними пошел. В ближайшей деревне кинулись просить еды. Дед ни дать, ни продать продукты не согласился, но посоветовал: на поле накопать картохи, что с осени осталась, и нажарить лепех.

Сковороду и соль дед выделил. И то, что казалось несъедобной гнилью, шло сейчас в горло за милую душу. Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там другие калечные, дымят кострами.

Не одни они, значит, так кормятся. Сашка с Володей присели перекурить, а Жора вперед ушел. И вскоре грохнул впереди взрыв.

Откуда? До фронта далеко… Бросились бегом по дороге. Жора лежал шагах в десяти, уже мертвый: видно, за подснежником свернул с дороги…

К середине дня доплелись до эвакогоспиталя. Зарегистрировали их, в баню направили.

Там бы и остаться, но Володька рвался в Москву – с матерью повидаться. Решил и Сашка смотаться домой, от Москвы недалеко. По пути в селе накормили: не было оно под немцем.

Но шли все равно тяжело: ведь сто верст оттопали, да раненые, да на таком харче.

Ужинали уже в следующем госпитале. Когда ужин принесли – матерок пошел по нарам. Две ложки каши!

За эту надоевшую пшенку крупно повздорил Володька с начальством, да так, что жалоба на него попала к особисту. Только Сашка взял вину на себя. Что солдату?

Дальше передовой не пошлют, а туда возвращаться все равно. Только посоветовал особист Сашке сматываться побыстрее.

А Володьку врачи не отпустили. Пошел Сашка опять на поле, лепех картофельных на дорогу сотворить. Раненых там копошилось порядочно: не хватало ребятам жратвы.

И махнул до Москвы. Постоял там на перроне, огляделся. Наяву ли? Люди в гражданском, девушки стучат каблучками… будто из другого мира.

Но чем разительней отличалась эта спокойная, почти мирная Москва от того, что было на передовой, тем яснее виделось ему его дело там…