Краткие комментарии о “Житии великого грешника” Достоевского часть I

В “Житии великого грешника” читаем: “Тихон. О смирении (как могуче смирение). Все о смирении и о свободе воли”. Там же намечена мысль св.

Тихона и, главное, Исаака Сирина “о прощении непростимого преступника” (что “это мучение всего мучительнее”). А в отделе, озаглавленном “Главная мысль”, писатель замечает, что “После монастыря и Тихона великий грешник с тем и выходит вновь на свет, чтобы быть величайшим из людей”, Тихон же говорит (в “Заметках”), что “на земле должно быть счастливым”, что признает

и сам Ставрогин. Монастырь уже намечен, как пристань, как начало и конец, и выведен учительный тип, воспитатель и отец духовный, – сеятель духовного семени в душе человеческой.

Тихон, однако, сам по себе будучи фигурой положительной в “Бесах” по первому замыслу и играя главную роль в “Исповеди” как в кульминационной точке романа, был все же фигурой слишком эпизодичной для романа, ибо он не мог стать спасителем и не был воспитателем Ставрогина.
Тем не менее его образ и его учение оставили яркий, негаснущий след на всем последующем творчестве писателя.
Учение Тихона и его слова запомнились

и, видимо, явились своеобразным откровением для Достоевского. Прежде всего поразило его и привлекло, видимо, учение о грехе и о борьбе с ним, мысль о “двоякой вечности” и умиленное мироприятие, озаренное стремлением ко Христу. “…Убегая от человеков, не ради человеков, но ради греха убегать должны мы. Грех должно нам ненавидеть, а не человеков; а их любить должно и не ненавидеть, но молиться за них…

Ближнего надо любить, ибо он брат наш, раб Божий, подобие Божие, кровью Христовой искупленный сын и член церкви…”. Дерзкий разум наш “кичит, а любовь созидает”, и, поучая любовно, постараемся, говорит св. Тихон, “дабы семя посеянное росло и плод творило достойный небесного царствия”.
Мы должны сердце свое просветить и направить, ибо праздно оно быть не может, или любовь или вражда будучи в нем. “Глубоко сердце (человеку) паче всех, и человек есть, и кто познает его?” И учит Тихон изгнать из сердца злобу, ибо есть у нас пример великий и образ чего нет “краснейше паче”, – Христос: “Ты вражду и злобу в ближнем твоем, аки дело диавольское, не люби; но самого его, поелику Божие создание и раб Божий есть, люби… понеже он, когда на тебе враждует, более на себе враждует; когда тебе обижает, более себе обижает”. Ведь горькое мучение ожидает нераскаявшегося грешника по ту сторону нашего бытия. В статье “О муке вечной и о животе вечном” св.

Тихон, подобно Зосиме, говорит: “Зде убегают люди от смерти: но тамо пожелают ее, и бежит от них; пожелают в ничтоже обратиться и не возмогут, и тако всегда будут умирать, но никогда не умрут… Зельное страдание умножается тем, что страждущему не остается никакой надежды возвратить того добра, которое нерадением потерял”. “И будут те, что в аду, сами себя ненавидеть, повествует святитель, и совесть их грызть станет, но не обрящут себе и в том утешения”. Есть в аду грешники те, что “злобною гордостию своей питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную сосать из своего тела начал.

Но не насытимы во веки веков и прощение отвергают… и будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и не бытия, но не получат смерти”, – говорит и Зосима.
Ад, по Достоевскому, есть невозможность для человека более деятельно любить. “Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо… Хоть бы и жизнь свою рад отдать за других, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть, и теперь бездна между той жизнью и сим бытием”. Исаак Сирин сказался здесь, главное, в вопросе о силе и смысле любви Божией, что здесь опускаю.
Но есть путь спасения, путь покаянного смирения, когда молитвою достигается “утверждение мира”, принятие его и примирение с Богом, ибо только гордая душа раба страха, а не раба Христова, ибо прекрасен мир, озаренный любовью – “бездной осияния” (слова Иоанна Лествичника). И тогда “вси создания добры суть, и добры зело” и прекрасен мир, ибо Бог не только добро, “но и есть самая красота всех красот краснейшая, и прочая”. “Небеса поведают славу Божию”, и весь мир свидетельствует Его бытие. Познав сие, получим “возгорение сердца” и радость светлую.

Но этого достигнуть без Божией помощи не может никто, ибо “Бога без Бога познать невозможно”. А коли познаем, что путь к Богу – любовь, то удостоимся начала блаженной жизни, которая “в сем веце начинается, а в будущем совершится”. И если бы любили мы друг друга, то и настало бы счастливое житие: “О любы, любы, союз совершенства любы. Коль многих мы благ лишаемся, когда тебе не имеем, с тобою все добро и благо, а без тебе все худо и неблагополучно”. “Надо нам понять, что не свои мы, но Христовы”.

И тогда не будет мучений слуг со стороны господ и взаимных столкновений, но любовь.
Говоря не раз о грехе и его значении, св. Тихон подчеркивает, что нет человека безгрешного, но нет и человека без совести и тоски по блаженству. Всякого грешника мучает совесть, а кого и не мучает, то лишь “спит до времени”, замечает Тихон и зовет возлюбить всех – все мы Христовы и братья по Отцу небесному: “Не точию раскольнических сект придержащихся, как простым и заблудшим от христовой ограды овечкам, но и самим туркам и прочиим неверующим во Христа Сына Божия Спасителя нашего, и самим хульникам Божия имени желал бы я, чтобы спасены они были и в вечном блаженстве все бы находились”, говорил Тихон, как позже Зосима. И от этой горячности сердечной “…в нем был особенный дар Божий слез, всегда два источника истекали из очей его”, как утверждает келейник Тихона.

Тихон же во след и Св. Писанию и Иоанну Златоусту зовет “горняя мудрствовати”, чему находим параллель в обращении старца Зосимы к Ивану: …Благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть…”.