“Король поэтов Игорь-Северянин”
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен.
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!..
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!..
Эти строки Игоря-Северянина часто приводятся как образец бесстыдной саморекламы, далекой от истинного значения его поэзии.
Но самое интересное, что в них – все правда. “Повсеградно оэкранен” – это не то чтобы, говоря по-современному, “экранизирован”, а то, что имеет широкую и одинаковую везде популярность,
“Я, гений…” – это, конечно, поэтическая гипербола. В начале ХХ века многие поэты играли в “гениев”. Но то, что Игорь-Северянин – истинный поэт, поэт Божиею милостию, признавали в разное время В. Брюсов, А. Блок, М. Горький, В. Маяковский, Н. Гумилев, Б. Пастернак, М. Цветаева, О. Мандельштам – и не только они.
Сам поэт тоже знал себе цену. Когда в феврале 1918 года в зале Московского Политехнического музея любители поэзии провозгласили его “королем поэтов” (отодвинув на второе место Маяковского), Игорь-Северянин отнесся к этому вполне серьезно, начавши строить свою биографию как “житие классика”. И даже написал “Рескрипт короля”.
Я избран королем поэтов –
Да будет подданным светло!
Игорь-Северянин – псевдоним Игоря Васильевича Лотарева (1887-1941). Написание через дефис, довольно быстро утраченное в массовых изданиях, было для него принципиально: оно подчеркивало, что Северянин – это не фамилия, а как бы Второе имя (по типу Александр Невский или Дмитрий Донской). Приложение указывало на глубокую любовь автора к русскому Северу – и привносило элемент царственного величия.
Кто я? Я – Игорь-Северянин,
Чье имя смело, как вино!
Он родился в Петербурге, детство провел в уездном городе Череповце (где закончил четыре курса реального училища) и в усадьбе дяди “на любимой Суде”. В юности перебрался к матери в Гатчину, где, собственно, и началось его поэтическое творчество. Первые стихи начал публиковать в 1906 году, но поистине оглушительный успех пришел к нему только в 1913-м, с выходом в свет первого большого сборника “Громокипящий кубок”.
Это лучший сборник Игоря-Северянина и явление в русской поэзии начала века. В этой талантливой и свободной от всяких влияний книге стихов отразились лучшие качества поэта: искреннее и упоенное приятие мира, умение точно и пластично его живописать, острота лирических переживаний, оригинальная стихотворная техника. На фоне подчеркнуто серьезных, с прорывами в “теургию” стихов символистов поэзия Игоря-Северянина выглядела “простоватой” – и истинной.
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Но подлинно всероссийскую славу Игорю-Северянину принесли “поэзоконцерты”, с которыми он объездил чуть ли не всю Россию, а позднее, после революции, выступал и в Европе.
Кто не слышал меня, тот меня не постиг
Никогда-никогда, никогда-никогда!
Когда зимой 1931 года он читал свои стихи в Париже, на его вечер пришли все русские эмигранты. И не потому, что все любили его стихи, а потому, что захотели вспомнить родину. Об этом замечательно написала в письме к поэту (неотправленном) Марина Цветаева: “Ваш зал…
Зал – с Вами вместе двадцатилетних… Себя пришли смотреть: Свою Молодость: Себя Тогда, свою последнюю – как раз успели! – молодость, любовь…” Поэзоконцерты Игоря-Северянина были такой же приметой России 1910-х годов, как синематограф, романсы Вари Паниной, Анастасии Вяльцевой, “Пьеро” Вертинского.
Игорь-Северянин не читал свои стихи со сцены, как делали другие поэты. Он исполнял их в необычной, подчеркнуто острой эстрадной подаче, и делал это мастерски. У него был хорошо поставленный от природы голос, абсолютный слух, тонкая музыкальность и изощренное чувство ритма. Кроме того, для эстрады нужна была постоянная, оригинальная, но легко узнаваемая маска.
У Игоря-Северянина это была маска эстета-гения, русского Оскара Уайльда, равнодушного к своей славе. Современники, видевшие его выступления, рассказывают, что исполнял он свои “поэзы” подчеркнуто отстраненно, не вступая в контакт с публикой, будто бы даже слегка презирая ее. Он не жестикулировал: руки за спиной или скрещены на груди, взгляд устремлен куда-то вдаль, поверх голов.
Читая стихи, он не подчеркивал смысла, а, наоборот, затруднял его восприятие неожиданными интонациями, паузами, растягиванием гласных звуков. От начала к концу чтения распевность все больше нарастала, чтение почти превращалось в пение (сохранились ноты некоторых его мелодий, записанные композитором С. Ф. Дешкиным). Закончив чтение, автор быстро уходил с эстрады, не удостоив публику даже взглядом, и, несмотря на ее восторги, на поклоны больше не выходил.
У поэта сложился большой круг почитателей. “Громокипящий кубок” за пять лет выдержал десять изданий. Последующие сборники: “Златолира” (1914), “Ананасы в шампанском” (1915), “Victoria Regia” (1915), “Поэзоантракт” (1915), “Тост безответный” (1916) – также переиздавались неоднократно. Книги и концерты Игоря-Северянина стали, наряду с кинематографом и цыганским романсом, фактом массовой культуры начала века.
Игорь-Северянин, как и Маяковский, – поэт улицы, городской толпы. Он тоже пытался дать язык “безъязыкой” улице. Но если Маяковский обращался к “отверженным” города, то Северянин – к пестрому городскому люду: мещанам, гимназистам, бедным студентам, горничным и белошвейкам он предлагал язык грез.
Для них интригующие, новые и не совсем понятные слова – Ландолет бензиновый, моторный лимузин, шалэ березовое, осени berceuse, шоколадная шаплэтка И т. п. – оставались только словами, знаками недостижимой “шикарной” жизни, которая вместо традиционных окороков и наливок предлагает “мороженое из сирени” и “ананасы в шампанском”.
Сударыни, судари, надо ль? – не дорого – можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Современные ему литературные направления усложняли и без того непростую действительность. Он же, наоборот, упрощал ее.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в Примитив…
В послеоктябрьское время популярность Игоря-Северянина стала угасать. Его поздние поэтические сборники (“Классические розы”, “Литавры солнца”, “Очаровательные разочарования”, “Адриатика” и др.), созданные за границей, уже и не могли претендовать на былую популярность. Но он не был в строгом смысле слова “эмигрантом”. Еще с 1915 года Игорь-Северянин иногда проводил лето в Эстонии, где отдыхали многие петербургские интеллигенты (в том числе Федор Сологуб).
Он отдыхал в маленьком полукурортном-полурыбацком поселке Тойла на берегу Финского залива. В январе 1918 года он привез сюда из голодного революционного Петрограда больную мать и решил “на время” поселиться здесь сам: кончатся революции, установится мир – и он вернется обратно.
Но Северянину суждено было “застрять” в Эстонии навсегда. В 1930 году, встретившись с полпредом СССР Ф. Ф. Раскольниковым, он сказал ему об этом: “Прежде всего, я не эмигрант и не беженец. Я просто дачник.
С 1918 года. В 1921 году принял эстонское гражданство. Всегда был вне политики.
Рад каждому, кто рад мне…” Он умер от сердечной недостаточности в оккупированном фашистами Таллине 20 декабря 1941 года.
Последние стихи его ясны и просты: картины природы – и человека в его единении с природой, воспевание любви, воспоминание о родине, о прошлом, ощущаемом на чужбине как некая изначальность людского бытия.
А в мире все цветет сирень,
Весенний наступает день,
Чарует рокот соловьиный,
И людям так же снятся сны
Обманывающей весны…
Читательский интерес к творчеству Игоря-Северянина временами ослабевал, но никогда не исчезал окончательно. Людям всегда требуется “поэт с открытой душой” (как назвал его Блок), умевший во всех проявлениях действительности находить “сиянье жизни и тепла”, радость, добро и бестрепетное наслаждение.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...