Категории времени и пространства в рассказе

<

p>Проза А. И. Солженицына обладает качеством предельной убедительности в передаче жизненных реалий. Рассказанная им история об одном дне из жизни заключенного Ивана Денисовича Шухова воспринималась первыми читателями как “непридуманная”, документальная. Действительно, основная часть персонажей рассказа взятые из жизни натуры.

Например, таковы бригадир Тюрин и кавторанг Буйновский. Лишь главный герой, по свидетельству автора, сложен из солдата-артиллериста батареи, которой командовал на фронте А. И. Солженицын, и из заключенного

Щ-262 – самого Солженицына.
Описательные фрагменты рассказа наполнены приметами непридуманной реальности. Такое чувство, что они перенесены в рассказ из жизни напрямую, без какой-либо обработки. Например, такова портретная характеристика самого Шухова – бритая, беззубая, словно усохшая голова, его манера двигаться, ложка с наколкой Усть-Ижма, 1944, которую он заботливо прячет за голенище валенка и т. п. Столь же правдив ясно нарисованный план зоны с вахтой, санчастью, бараками, психологически убедительное описание чувств заключенного при обыске.

Каждая деталь поведения узников или их непритязательного

быта в лагере передана очень конкретно.
Эффект жизненной убедительности и психологической достоверности, производимый рассказом, – результат не столько сознательного стремления писателя к максимальной точности, сколько следствие его композиционного мастерства.
Всего лишь один день в рассказе А. Солженицына содержит сгусток судьбы человека, своеобразную выжимку из его жизни. Еще одна особенность повествования – высокая степень детализированности. Каждый факт дробится на мельчайшие составляющие, основная часть которых подается крупным планом.

Автор использует излюбленный прием “кинематографических” композиционных приемов. Так, в эпопее “Красное Колесо”, Солженицын вводит в качестве композиционной единицы текста понятие “экран”. С особой тщательностью следит автор, как Иван Денисович одевается перед выходом из барака, как он одевает тряпочку-намордник или как до костей объедает попавшуюся в супе мелкую рыбешку.

Даже такая малозначительная деталь, как рыбьи глаза, плавающие в похлебке, удостаивается в ходе рассказа отдельного “кадра”.
На первый взгляд, такая дотошность изображения должна была бы утяжелить повествование, замедлить его, но этого не происходит. Внимание читателя не утомляется, но еще больше обостряется. Возможно, все дело в том, что Иван Денисович поставлен в ситуацию между жизнью и смертью.

Читатель как бы заражается энергией писательского внимания к обстоятельствам этой экстремальной ситуации. Любая мелочь для героя становится вопросом жизни и смерти, вопросом выживания либо умирания.
Помимо этого, монотонность детальных описаний искусно преодолевается использованием писателем экспрессивного синтаксиса. Солженицын избегает растянутых периодов, насыщая пространство текста короткими рублеными фразами, синтаксическими повторами, эмоционально окрашенными восклицаниями и вопросами. Любая частность описания, любой взгляд или оценка, опасение или облегчение – все передано через восприятие самого героя.

Потому в описательных фрагментах отсутствует все нейтральное и чисто описательное, заставляя помнить о чрезвычайности ситуации и о ежеминутно опасностях, подстерегающих героя.
День есть та “узловая” точка, через которую в повествовании проходит вся человеческая жизнь. Именно поэтому хронологические и хронометрические обозначения в рассказе Солженицына имеют еще и символическое значение. Особенно важно, что сближаются друг с другом, порой почти становясь синонимами, понятия “день” и “жизнь”. Подобное сближение осуществляется через универсальное в рассказе понятие “срок”.

Срок – это и наказание, отмеренное заключенному, и внутренний распорядок тюремной жизни, и синоним человеческой судьбы, и напоминание о самом значительном, последнем сроке человеческой жизни. Таким образом, временные обозначения приобретают в рассказе глубинную морально-психологическую окраску.
Событийный и предметный материалы в рассказе компонуются как бы с использованием метронома. Значимость категории времени в нем подчеркивается тем, что его первая и последняя фразы посвящены именно времени. Важным фактор движения сюжета является движение стрелки часов.
Необычайно значимым в рассказе является и место действия – враждебное узникам пространство лагеря, где наибольшую опасность для них представляют открытые участки. Каждый заключенный стремится как можно быстрее перебежать участки между помещениями. Опасаясь быть застигнутым в подобном месте, он спешит юркнуть в укрытие барака.

Шухов и его солагерники мечтают о спасительной тесноте укрытия, которое оказывается для них домом. Пространство в рассказе выстраивается концентрическими кругами: сначала описан барак, далее очерчена зона, потом – переход по степи, стройка, после чего пространство снова сжимается до размеров барака. Замкнутость круга в художественной топографии рассказа получает глубоко символическое значение.

Обзор узника ограничен окружностью, обнесенной проволокой. Заключенные отгорожены даже от неба – пространственная вертикаль весьма сужена. Их постоянно слепят прожектора, нависая так низко, словно хотят лишить людей воздуха.

Для Ивана Денисовича и его солагерников нет горизонта, нет неба, нет обычного круга жизни. Однако есть еще одно пространство, не поддающееся никаким стискивающим рамкам. Это внутреннее зрение заключенного – пространство его памяти, где преодолевается замкнутые окружности и возникают образы деревни, России, мира.
В рассказе автор показал всего один, как считает в финале его герой, удачный день: “в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый”.
“Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.
Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось”.
Эта оценка Солженицына, кажущаяся внешне спокойно-объективной, становится еще более страшной, особенно когда начинаешь понимать истинное положение Ивана Денисовича Шухова, лишенного сталинской репрессивной системой самого святого, что может быть у человека – свободы.