Как же человеку “без царя в голове”, удалось сыграть роль ревизора?
Ответ Гоголя удивительно прост и в то же время глубоко мотивирован с точки зрения законов, управлявших миром подлецов. Во-первых, страх, сознание своей вины отнимают разум даже у городничего: в “вертопрахе” он увидел ревизора. С другой стороны, “вертопрах” Хлестаков без особого труда вошел в роль, сумел внушить всем страх и “уважение” потому, что, будучи беспринципен и до крайности легкомыслен, он смело шел там, где остановился бы всякий порядочный человек. В этом состояла причина его анекдотического успеха.
Но отсюда и горькая
Более того, беспринципность может не только “заменять” истинную “власть”, но и конкурировать с нею, потому что умеет доводить ее сущность до абсолюта. Вспомним, как привстали, лишившись дара речи, несчастные чиновники, когда захмелевший Хлестаков начал похваляться, кто он такой и где бывает в Петербурге. Привести в такое состояние хотя и подобострастную, но лукавую чиновную среду – не это ли было мечтой многих сановных лиц из Петербурга? В нелепом, с точки зрения здравого смысла, поведении Хлестакова
Он действовал по образу и подобию тех, кого видел вокруг себя. С необычной легкостью сориентировался он в обстановке и довольно точно продублировал поведение важного лица из Петербурга. В желании героя играть роль выше той, которая предназначена ему в жизни, заключается сущность характера Хлестакова. Ничто не может вызвать у него краску стыда.
Такой характер мог сформироваться именно в чиновно-бюрократической среде, где многое значили “видимость”, “форма”. Напрасно Николай I рекомендовал своим министрам посмотреть комедию Гоголя, дабы они могли увидеть, что делается в предведомственных им сферах. Увы!
Дух хлестаковщины витал и в апартаментах его величества. Хлестаков не зря говорил, что он “везде, везде” и “во дворец всякий день” ездит. В самой пронырливости его отразились черты николаевской эпохи, когда стали процветать выскочки, люди недалекие, но умеющие Приспосабливаться к обстоятельствам за счет беспринципности, фанфаронства.
Такова социально-историческая почва хлестаковщины. Она определена самой природой буржуазно-деловых отношений 30-40-х годов XIX в.
Куда только не “заносит” Хлестакова в момент “вдохновения”: он с Пушкиным на дружеской ноге; однажды целым департаментом управлял; суп для него доставляют в особых кастрюлях из самого Парижа; в его передней графы и князья жужжат, как шмели, в то время как сам герой еще нежится в постели, и т. д. Целый каскад лжи! Разумеется, это гротеск. Но подлинно художественный гротеск всегда реален.
Мы понимаем, что в жизни, вероятно, не найдется и двух людей, которые могли бы с такой безоглядностью предаваться лжи, как Хлестаков. Но склонность людей к преувеличению своих достоинств встречается довольно часто, хотя в разной степени. “И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым,- писал по этому поводу Гоголь,- и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым”. По силе обобщения человеческих пороков Хлестаков столь же яркий тип, как выдающиеся образы мировой литературы: Тартюф, Дон Жуан, Митрофанушка Простаков, Гобсек и др.
Комедийный узел в “Ревизоре” завязан не на любовной интриге, а на мелкой страстишке героя хоть на миг уравнять себя “с сильными мира сего”, тем не менее пьеса держит зрителя в постоянном напряжении – от первых слов городничего (“…к нам едет ревизор”) и до последней “немой сцены”. Вл. И. Немирович-Данченко считал, что завязка в комедии дана уже в начальной реплике городничего и дальше действие развертывается с нарастающей, силой.
Никаких запутанных, рассчитанных на внешний эффект эпизодов в пьесе нет. Все развивается естественным образом. Городничий, получивший “уведомление” от приятеля о тайном (“инкогнито”) приезде ревизора, собирает своих подчиненных и дает им совет, как должно приготовиться к этому “пренеприятному” событию.
Почти сразу же выясняется (эту весть приносят Добчинский и Бобчинский, “сморчки короткобрюхие”, как скажет потом о них Земляника), что в местном трактире уже появился некто в “партикулярном платье”, заглядывает в тарелки, денег не платит и ведет себя вызывающе. Этого было достаточно, чтобы перепуганные известием об “инкогнито” чиновники приняли обыкновенного “елистратишку” за важную особу. Таким образом, страх породил характеристику отчизны и как географического пространства, и как могучего многонационального государства, разрушающего коварные замыслы иноземных захватчиков, и как тождественного понятию народа, к “трудам избранного”, способного идти к своей цели сквозь “огонь и воду”.
В таком освещении тема родины станет генеральной в русской литературе.
Мастерство Гоголя-драматурга проявилось и в языке героев. У каждого персонажа свой склад речи, своя интонация и лексика. Городничий, где надо, льстив, а чаще груб, говорит внушительно и твердо, сопровождая ругательства энергичными жестами. Тяпкин-Ляпкин, как “философ”, склонен к рассуждениям, речь его многословна, но порой невразумительна.
Бобчинский и Добчинский, городские сплетники, говорят наперебой, не упуская никаких деталей, но за деталями теряют главное. Уездный лекарь Гибнер, видимо, немец по происхождению, всего насмотревшийся в чужой для него стране, объясняется только междометиями.
Комедия “Ревизор”- блестящее подтверждение того, что плодотворное развитие русской драматургии возможно только на пути реализма и народности. Гоголь доказал, что истинная комедия не нуждается в искусственно придуманных бутафориях. Смех сильнее захватывает зрителя, если он возникает на уяснении порочных явлений самой действительности.
Такой смех обретает силу, становится средством борьбы с общественными пороками и положительно сказывается на формировании новых воззрений и нравственности. Достижения Гоголя как драматурга проложили дорогу пьесам А. Н. Островского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, М. Горького.