Изложение: Что собой представляет роман Трифонова “Утоление жажды”?

Это какая-то очень странная гибридная жанровая структура, какая-то контаминация традиционного производственного романа соцреализма с “исповедальной повестью”, новой жанровой формой, которая родилась в годы “оттепели”. Что в этом романе от производственного романа? Сам материал – стройка канала в песках Туркмении, производственная среда, коллектив строителей, инженеры, экскаваторщики, бульдозеристы.

Стандартные конфликты производственного романа – борьба между новаторами и консерваторами, нравственное противостояние

между теми, кто работает ради длинного рубля и теми, кто хочет напоить истощенную землю. Но эти обкатанные еще в производственных романах 30-х годов конфликты Трифонов усиливает историческим контекстом – в романе и в сознании его героев постоянно присутствуют две даты: 1937 и 1956. 1937 – пик Большого Террора, 1956 – год XX съезда.

А собственно сюжетные события совершаются в 1957 году, ровно через год после XX съезда. И атмосфера “оттепели” окружает все, что протекает в сюжете романа. Знаки “оттепели” – это и упоминание о том, что здесь когда-то работали заключенные, это и судьбы некоторых персонажей

(начальник стройки Ермасов прошел через лагеря, Денис побывал в плену, а теперь, после амнистии, не решается повидаться со своей женой и сыном), это и споры между героями – надо ли ворошить прошлое, как утолять жажду правды и справедливости. “Как может быть чересчур много правды?

Или чересчур много справедливости?

Но все эти упоминания об историческом контексте, о репрессиях, о сталинском терроре даются в редуцированном виде, как бы под сурдинку. И это не авторская осторожность, а скорее это вызревающий принцип поэтики Трифонова. Что это за принцип?

Давать время не сюжетно, не в слове героя, в его интеллектуальной рефлексии, а в настроении, в самом “воздухе” художественного мира произведения. В тексте романа есть такая интересная обмолвочка героя-повествователя: “здесь не было никакого сюжета, но были подробности жизни”. Вот эта установка на подробности жизни становится одним из принципов рождающейся новой поэтики Трифонова: время не надо называть, не надо произносить приговоры, а надо дать массу подробностей жизни, чтобы читатель сам ощутил эмоциональную, .духовную, нравственную, психологическую атмосферу времени.

А вот вторая линия в романе, которая тяготеет к стилю “исповедальной повести”, связана с судьбой героя-повествователя, журналиста Корышева. Он приехал писать о канале и становится свидетелем перемен в жизни людей и страны. И в душе самого Корышева происходит слом времен: он – сын “врага народа”, скрыл это при поступлении в институт, а когда узнали, велели перевестись на заочное отделение.

С тех пор в Корышеве засела бацилла неуверенности. И теперь он чувствует, что минувшее его все-таки не отпускает, он не ощущает себя внутренне свободным.

Психологическая драма, которую переживает Корышев, предполагает иной, чем в производственном романе, принцип отношений человека и времени. Трифонов делает такое заключение: “Время выпекает людей в своей духовке, как пирожки”. Эта фраза напоминает известные формулы из тридцатых годов: “Люди шли в плавку, как руда” (И.

Эренбург. День второй), “…Возьми меня в переделку и двинь, грохоча, вперед” (В. Луговской. Письмо к республике от моего друга).

Но по сравнению с патетическими формулами Эренбурга и Луговского, фраза Трифонова о “пирожках” звучит несколько иронически. Да, писатель еще отдает дань инерции производственного романа, где центральное место занимало изображение процесса духовного роста человека под воздействием обстоятельств социалистического строительства. Однако, обращаясь к жизни Корышева, анализируя внутренний мир этого персонажа, автор показывает, что тот корит себя как раз за податливость общему течению, за уступки обстоятельствам. И перед Корышевым стоит проблема: как же быть – то ли гнаться за временем, стараясь угодить ему, и совпадать с ним во всем, то ли все же не поддаваться потоку?

Это очень важный момент в духовной жизни героя – Корышев осознает свое “несамостоянье” как серьезнейшую драму, он не хочет сливаться, он не хочет быть “как все”.

Наличие в “Утолении жажды” двух нестыкующихся жанровых конструкций (производственного романа и “исповедальной повести”) и соседство (но не диалог) двух разных принципов отношений между человеком и обстоятельствами свидетельствуют о том, что в конечном итоге органического синтеза между разным содержательными и структурными составляющими не получилось – возникло симбиозное, противоречивое негармоничное художественное образование. Но именно такой, в своей противоречивости, в своем несовершенстве, роман “Утоление жажды” характерен для процесса творческих исканий Трифонова, его мучительного выламывания из догматического каркаса соцреализм.