Из воспоминаний графа Соллогуба о Лермонтове

Для общей тональности воспоминаний графа Соллогуба о Лермонтове характерен рассказ о встрече с поэтом после бала:

“- Соллогуб, ты куда поедешь отсюда?” – спросил он меня. – Куда? .. домой, брат, помилуй – половина четвертого! – Я пойду к тебе, я хочу с тобой поговорить! .. Нет, лучше здесь… Послушай, скажи мне правду? Слышишь – правду… Как добрый товарищ, как честный человек…

Есть у меня талант или нет? .. Говори правду!.. – Помилуй, Лермонтов! – закричал я вне себя: – как ты смеешь меня об этом спрашивать…”.

Известно,

что в какой-то период такого рода сомпепия могли быть у Лермонтова, и в основе этого эпизода лежит, возможно, реальный разговор. Но этот эпизод в такой передаче нужен был не столько для характеристики Лермонтова, сколько для того, чтобы подчеркнуть доброе отношение и полное доверие поэта к нему, как близкому человеку.

Соллогубу на старости лет, когда он писал свои мемуары, уже хотелось поставить

Свое имя рядом с именем Лермонтова. Признавая его “громадное дарование”, он тешил себя мыслью, что Лермонтов, как и он, Соллогуб, был не “литератором по профессии”, а “любителем”, который

тоже, “так сказать, шалил литературой.

Интересные сведения об отношении Соллогуба к Лермонтову находим у П. Висковатого, который имел возможность при работе над биографией поэта беседовать с Виельгорской. “Соллогуб,- писал П. Висковатый, лично не любил Лермонтова. Он уверял, что поэт ухаживал за всеми красивыми женщинами, в том числе и за его женою”.

Из всего сказанного явствует, что повесть Соллогуба “Большой свет” не является безобидным зубоскальством. Она преследовала вполне определенные цели. По мысли автора, она была призвана разоблачить жалкого выскочку из “захудалого рода”, стремившегося во что бы то ни стало втереться в “большой свет”.

Соллогуб видел в Лермонтове опасного соперника, превосходство которого оп сознавал, и тем больше ему хотелось унизить поэта, показать все его “ничтожество”.

В самом же начале повести Соллогуб подчеркивает пустоту и внешний байронизм героя. Его “романтизм” – напускной, поза. В основе поведения его лежит холодный расчет, жажда стать аристократом. Автор, обращаясь к действующим лицам, и прежде всего к главному персонажу, говорит: “Вы похожи на всех людей и, сказать правду, таинственности, романтизма я не вижу в вас”.

Он декларирует свое намерение изображать героев повести “без ложных прикрас”.

Сюжет повести Соллогуба построен на истории любви Леонина к знатной даме. Он показан как “постоянный обожатель, безнадежный вздыхатель” графини. Два видных представителя “большого света” – Щетинин и графиня Воротынская – смеются над Лео-ниным, вообразившим, что графиня влюблена в него.

Автор пытается объяснить причину душевного состояния героя психологически. Лео-нину грустно от зависти и неудовлетворенного тщеславия; от того, что он беднее своих товарищей, от “мелких язвительных огорчений”, вызванных тем, что ему не удается добиться благосклонности графини. Ему становится “неимоверно душно” от того, что на бале его “никто не заметил”.

Честолюбивый и завистливый неудачник, он всегда педово-лен, ищет в людях одно дурное, чувствует ко всем окружающим “неодолимое отвращение”.

В повести Соллогуба есть и нравоучение, которое можно кратко выразить – поговоркой: “Не в свои сани не садись”. “Леонин,- говорит автор, – был человек слишком ничтожный, чтобы обратить внимание света”. В конце повести наступает у героя прозрение. Он понял, что напрасно гонялся за успехами в свете, понял “всю ничтожность светской цели”, всего того, что прежде “увлекало и ослепляло”.

Он теперь оценил достоинства Надины, бескорыстно любящей простой девушки, “всю неизмеримую красоту чувства высокого и спокойного”. Повесть завершается для Леонина трагически. Надина выходит замуж за другого, Леонин в отчаянии уезжает на Кавказ и перед отъездом, обращаясь к одному из персонажей повести, говорит: “Если увидишь Надину, скажи ей, что там, далеко, есть человек, который готов за нее умереть”.

Вот как выглядит Леонин, герой повести Соллогуба “Большой свет”, в котором автор, по собственному признанию, хотел изобразить Лермонтова.

В повести были использованы некоторые подлинные факты из биографии Лермонтова. Она вообще была написана с таким расчетом, чтобы изображенные в ней лица были разгаданы, узнаны читателями из “света”. Но следует согласиться с П. К. Губером в том, что сходство между Лермонтовым и Леониным, основанное на частных совпадениях биографии, чисто внешнее и автор не достиг поставленной перед собой цели. “Сам Лермонтов не удостоил узнать себя в этой жалкой карикатуре”.

Однако что дало повод Э. Герштейн писать о том, что повесть Соллогуба “пропитана мотивами и образами лирики Лермонтова” и что содержание повести “указывает на близкое знакомство ее автора с фактами юношеской биографии поэта”?

В повести “Большой свет” наличествуют лишь отдельные штрихи, намеренно введенные в текст, чтобы читатель мог узнать в Лео-пине Лермонтова; такие, например, брошенные вскользь замечания: “сердце его иногда доходило до поэзии, а ум до завлекательности и остроумия” или хотя бы неоднократно подчеркиваемая робость героя в обращении с женщинами (вполне вероятно, что она была свойственна поэту). Или автор повести (с намеками на некоторые мотивы лирики Лермонтова) вкладывает в уста графини Воротынской следующие признания: “Мне свет гадок, неимоверно гадок; мне душно и тяжело. .. Эта музыка, этот шум – все это расположило меня к безотчетной грусти… Быть молодой, иметь сердце теплое, готовое на все нежные ощущения и предугадывать небо – и быть прикованной вечно к земле с людьми хладнокровными и бездушными и не иметь где приютить своего сердца… я вам кажусь странною, не правда ли?..”.

Еще более прозрачный намек на Лермонтова, на его жизненную позицию содержится в “исповеди” Леонина в письме к “Надине перед дуэлью: “.. .я вырос в одиночестве без родных ласок… Я старался дружиться с людьми, которых не любил; я старался влюбляться в женщин, которых не любил, и в душе моей было пусто и мертво, и мной овладело какое-то леденящее равнодушие ко всему.- Так долго жил я в чаду бессмысленных наслаждений, изнывая под бременем душевной лепи и скуки убийственной”.19

В подобного рода “излияниях”, которые даны в повести, с ироническим оттенком, в шаржированном виде, было бы бесполезно искать отражение “психологического рисунка

Душевной жизни Лермонтова”. “Отражение” здесь слишком тенденциозное.

Важно другое. Соллогуб действительно осведомлен, ему явно известны некоторые моменты биографии поэта. Автор повести “Большой свет”, жадный до всякого рода темных слухов и сплетен, мог почерпнуть кое-что из этого мутного источника.

Но некоторые подробности он мог знать из непосредственного общения с поэтом. В определенном психологическом состоянии Лермонтов мог довериться Соллогубу. Тем яснее вырисовывается моральный облик автора повести “Большой свет”, который позволил себе использовать факты из жизни поэта, известные ему из дружеских бесед, для своей неблаговидной цели.

Повестью Соллогуба высокопоставленные “аристократы” и надменные дамы, близко стоявшие ко двору Николая I, мстили поэту за его “дерзкое”, независимо гордое поведение, за его презрение к светской черни. “Его проникновение туда, независимая манера держаться да еще вмешательство в интимные дела, – писал биограф поэта, – вызывали раздражение против него. Враги охотно выставляли Лермонтова прихвостнем Столыпина в гостиных столицы и всячески старались умалить его значение или уронить его в общественном мнении” .

Повесть Соллогуба имеет значение лишь как документ эпохи, характеризующий быт светского общества. “Она является пошлым пасквилем на великого поэта, – писал Л. П. Семенов, – и с наглядностью показывает, как единодушно действовали совместно с царским двором аристократы, ненавидевшие Лермонтова”.