Иван Васильевич Киреевский один из основоположников славянофильства
С 1828 по 1834 год он выступал как прогрессивный мыслитель, искавший широкую философскую основу для русской критики. Он издавал журнал “Европеец” (1832), который на третьем номере был закрыт правительством из-за статей самого издателя “Девятнадцатый век” и “Горе от ума” на Московской сцене”. В первой статье Киреевский утверждал, что старые формы философии, гражданского самосознания, общественного устройства Западная Европа уже исчерпала, России же предстоит развить свои, новые формы, используя опыт Запада.
В конце статьи
Этого было достаточно, чтобы царь заподозрил Киреевского в проповеди необходимости конституции. “Европеец” был запрещен, а Киреевский взят под наблюдение.
Киреевский в молодости написал несколько замечательных критических статей: “Нечто о характере поэзии Пушкина” (“Московский вестник”, 1828), “Обозрение русской словесности за 1829 год” (“Денница”, 1830), уже упомянутые “Горе от ума” на Московской сцене” и “Девятнадцатый век”, а также “Обозрение
В статьях проявился незаурядный критический талант Киреевского. Пушкин был доволен его богатыми содержанием суждениями. Белинский заимствовал у него несколько важных формулировок: о романтизме, о Пушкине как “поэте действительности”.
Вдумчивый, спокойный тон его статей высоко ценил Чернышевский. Верный своему принципу, Киреевский приучал русскую критику искать “общий цвет, одно клеймо” в творчестве разбираемого поэта. И он сам мастерски находил его у Пушкина, Веневитинова, Баратынского, Дельвига, Подолинского, Языкова.
Киреевский устанавливал периодизацию развития творчества Пушкина. Первый период характеризуется влиянием “французской школы”. Затем наступил “байронический” период.
Бытовые сцены в “Онегине”, образы Татьяны, Ольги, описание Петербурга, деревни, времен года в соединении с опубликованной тогда сценой в Чудовом монастыре из “Бориса Годунова”, по мнению Киреевского, составляют третий, особый, русско-пушкинский период поэзии. Пушкин предстал перед читателями как явление “великое”, основное качество которого – соответственность с своим временем”, живое чувство современности. Обоснование достоинств этого самого содержательного периода в творчестве Пушкина Киреевский еще углубил в статье “Обозрение русской словесности за 1831 год”.
В обозрении русской словесности за 1829 год Киреевский уже намечал основные периоды русской литературы: ломоносовский, карамзинский, пушкинский. Пушкинский период характеризуется “уважением к действительности”, стремлением “воплотить поэзию в действительности”.
Эта концепция, пронизанная признанием нарастающих элементов художественной правдивости, входила у Киреевского в емкое понятие “девятнадцатого века”, характеристике которого он посвятил специальную статью.
Но уже в этих статьях примешивались рассуждения, из которых позднее выросла славянофильская доктрина Киреевского. Здесь он начинал мыслить “абсолютным способом”, альтернативно, взаимоисключающими категориями.
Основы западной цивилизации, говорил Киреевский, определились тремя условиями: христианством, завоеваниями варваров и классическими традициями. Россия восприняла христианство из рук православной Византии, а не из рук развратного, еретического Рима; татары не разрушили Россию и не привили ей своих нравов, а недостаток классических традиций был восполнен Петром I.
Киреевский пока говорил об отличиях русской цивилизации от западноевропейской, но позднее он будет их считать преимуществами. Он уже здесь говорил о “китайской стене”, разделяющей Россию и Западную Европу, о важности для нас “понятия, которое мы имеем об отношении русского просвещения к просвещению остальной Европы”.
Собственно славянофильская теория родилась в споре И. Киреевского с Хомяковым в 1839 году. Хомяков устно читал в салонах свою статью “О старом и новом”, в которой поставил вопрос ребром: была ли прежняя, допетровская Русь лучше России европеизированной? Если была, то следует вернуться к прежним ее порядкам.
Киреевский в специальном “Ответе А. С. Хомякову” оспаривал категоричность такой постановки вопроса: “Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не следует, чтобы оно было лучше теперь”. У Киреевского более тонкая постановка вопроса. Но все же и он склонялся к старому.
Статьи “Ответ А. С. Хомякову”, “Обозрение современного состояния литературы” (“Москвитянин”, 1845), “Публичные лекции проф. Шевырева об истории русской словесности” (там же, 1846) образуют славянофильский период деятельности Киреевского. Здесь яснее обозначились черты его программного славянофильства и резче – нелюбовь к реалистическому направлению, “натуральной школе” и Белинскому. В теоретическом и историко-литературном отношении этот период ниже предыдущего.
Толки о философской критике, о единстве и широте литературных концепций почти потеряли свой смысл у Киреевского, потому что все эти понятия теперь получали узкую, утилитарную, антиреалистическую направленность.
Киреевский заранее объявил неинтересной, хотя исторически неизбежной всю ту часть русской литературы, которая так или иначе являлась “повторением” западноевропейской. Она важна только для нас, учеников, а не для мирового общественного сознания. Отрицательно-рационалистическое направление, т. е. критический реализм, пришло к нам с Запада.
Гораздо важнее разобраться в “положительном” направлении. Тут Россия действительно может быть оригинальной, никому не подражать и показаться во весь свой рост. Все это напоминало шевыревское деление литературы на “черную” и “светлую”.
Симпатии Киреевского вполне определились в пользу своего, русского. Запад дает только формальное развитие ума, и только в этом смысле его можно использовать при разработке оригинального содержания.
Киреевскому представлялось, что он борется в России на два фронта. Он не приемлет западный рационализм, “Отечественные записки”, критику Белинского, “натуральную школу” и “положительный” казенно-официальный патриотизм журнала “Маяк”. На фоне таких контрастов выгодно выделялись славянофилы.
Если “Маяк” вульгарно все хвалит, то “Отечественные записки” незаслуженно “стремятся унизить все наши известности, стараясь уменьшить литературную репутацию Державина, Карамзина, Жуковского, Баратынского, Языкова, Хомякова…”. Кого же на их место поставил Белинский? Оказывается: И. Тургенева, А. Майкова и Лермонтова. Но ведь никакой ошибки Белинский не совершил бы, если бы даже поступил так.
Да и Державина, Карамзина, Жуковского он как раз в это время, в “пушкинских статьях”, оценил высоко и верно. Языкова и Хомякова Белинский перед тем критиковал как воинствующих глашатаев славянофильства. Но это совсем другой вопрос.
К последним годам деятельности Киреевского-славянофила относятся статьи: “О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России” (“Московский литературный и ученый сборник на 1852 год”), “О необходимости и возможности новых начал для философии” (“Русская беседа”, 1856). В этих статьях по-прежнему отвлеченно трактовались понятия “просвещение”, “русский”, “француз”, “немец”. Суммарность категорий у Киреевского, их “романтизм” дают знать себя на каждом шагу.
Снова он вспоминает три элемента цивилизации: варварство, христианство и классическое наследие, но несколько варьирует свою “триаду”, ему теперь важны: особая форма, через которую проникло в Россию христианство, особый вид, в котором перешло к ней древнеклассическое наследство, и, наконец, особые формы государственности. Последнего, явно “верноподданнического” элемента раньше в “триаде” не было. Русская земля якобы не знала завоевателей и завоеванных, насилия власти, все классы населения были проникнуты одним духом, не было стеснительных преимуществ и “мечтательного равенства” (о котором хлопочут социалисты). Только на Западе сложилась сословная и иерархическая пирамида, а в России все основано на общинном духе, убеждениях и мнениях, а не на праве и законах.
Но рисуемая Киреевским идиллия лишь подтверждала общепринятое мнение о господстве в царской России беззакония, отсутствии всяких гарантий для личности, полном произволе власти. Об этом писал Белинский в знаменитом письме к Гоголю.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...