История создания и анализ повести “Собачье сердце” Булгакова М. А

В повести, написанной в 1925 г., воссоздается современная писателю действительность – советская реальность начала 1920-х гг. Однако воспроизведенная в мельчайших деталях картина (с точным указанием зарплаты “машинисточки IX разряда” – четыре с половиной червонца – и упоминанием о том, что пожарные, “как вам известно, ужинают кашей”) отнюдь не становится документальным портретом эпохи. Соединение фантастического допущения (превращение собаки в человека) с множеством конкретных деталей (вплоть до химического состава “Особенной

краковской” колбасы), сплетение комических подробностей “очеловечивания” Шарика с трагическими последствиями этого эксперимента формируют гротескный образ действительности.
Главный герой повести – профессор Преображенский – носит сакральную фамилию, указывающую на его роль всесильного божества, “жреца” (так его будет воспринимать Шарик), способного преобразить мир и человека. Даже рядовая процедура забинтовывания ошпаренного бока Шарика в доме Преображенского становится сопоставимой со смертью и воскрешением (и невольно приводит на память притчу о воскрешении Лазаря из Евангелия): “И тут он окончательно завалился на бок и издох. Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бока же как будто и не было, бок сладостно молчал”.
Однако исполненное мистического значения событие подается в ореоле снижающих, прозаических подробностей. “Преображение” Шарика – всего лишь очередной этап в научных исследованиях профессора, главная цель которых – омоложение человека путем пересадки половых желез. В повествовательной структуре “Собачьего сердца” чудесное Преображение Господне становится синонимом обыкновенной хирургической операции.
Пародийно-ироническая трансформация евангельского мотива отчетливо проявляется и на уровне стилистической организации текста. Профессор Преображенский – всемогущий “жрец”, “маг” и “чародей”, однако эти определения попадают у Булгакова в следующий контекст:
Вошедший очень почтительно и смущенно поклонился Филиппу Филиппычу.
– Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, – сконфуженно вымолвил он.
– Снимайте штаны, голубчик, – скомандовал Филипп Филиппыч и поднялся.

“Господи Иисусе, – подумал пес, – вот так фрукт!”
На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом…
В соседстве с “хи-хи”, “штанами” и зеленовласым “фруктом” Преображение превращается в профанацию, а “жреческие” тайны – в научно замаскированное мошенничество.
Однако “говорящей” фамилией главного героя повести спектр сакральных значений не исчерпывается. Квартира профессора Преображенского находится на Пречистенке – тем самым с помощью топонима в ассоциативный смысловой ряд вводится образ Пречистой Божьей матери. По вине Шарикова в этой же квартире произойдет “наводнение” – пародийный вариант локального “великого потопа” (в погоне за котом бывший пес вывернул в ванной кран).

Первое слово, произнесенное Шариком после обращения в человека, – “абырвалг” – представляет собой прочитанную справа налево магазинную вывеску “Главрыба” и при ретроспективном анализе библейских аллюзий может послужить ироническим намеком на законы семитской письменности. Столь же ироническим и пародийным оказывается сочетание в повествовании цитаты из оперной арии (профессор Преображенский напевает один и тот же фрагмент из оперы Верди “Аида” – “К берегам священным Нила…”) и объявления на дверях: “Семечки есть в квартире запрещаю. Ф. Преображенский”. (Кроме того, музыкальная тема культуры и жреческой власти перебивается с появлением Шарикова мотивами песен “Ой, яблочко” и “Светит месяц”, пришедшими из мира “пролетарской разрухи”, которому пытается противостоять Преображенский.) Таким образом, постоянное соседство евангельских и – шире – мифологических аллюзий и комических подробностей реального быта бросает на освященную жреческим служением картину гротескный отсвет и вносит в нее резко сатирические тона.
Евангельские мотивы находят прямое выражение и в расстановке персонажей. Чудесные превращения, совершаемые профессором Преображенским, фиксирует его ученик – доктор Борменталь, выступающий в повести в роли “евангелиста” (в той же роли будет состоять Левий Матвей при Иешуа в романе “Мастер и Маргарита”), Особенность фигуры “евангелиста” в произведениях Булгакова – в противоречивом сочетании искренней преданности учителю и полного его непонимания.
Записи доктора Борменталя исполнены искреннего восхищения открытием учителя; документальная “история болезни” Шарика то и дело прерывается восторженными восклицаниями “летописца”: “Изумительный опыт профессора Преображенского раскрыл одну из тайн человеческого мозга! Отныне загадочная функция гипофиза – мозгового придатка – разъяснена!.. Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу.

Проф. Преображенский, вы – творец!! (Клякса)”. (Обратим внимание на очередной стилевой сбой в повествовании – значимое соседство “творца” и кляксы).
Однако верный ученик-” евангелист ” на самом деле выступает в роли ненадежного рассказчика – рассказчика, неадекватно трактующего слова и поступки учителя, создающего искаженную картину происходящего. Его объяснения и комментарии вступают в противоречие с “правильной” интерпретацией – подкрепленной авторитетом участника события или самого автора. Так, например, удивительная способность Шарика читать справа налево в дневнике Борменталя получает следующее объяснение: “Шарик читал! Читал!!!…

Именно с конца читал. И я даже знаю, где разрешение этой загадки: в перекресте зрительных нервов у собаки!” Однако истинная причина, как помнит читатель с самого начала повести, была гораздо более прозаична и крылась совсем в другом: к магазину Шарику “подбегать… было удобнее с хвоста слова “рыба”, потому что при начале слова стоял милиционер”. Зловещий тон профессора Преображенского при попытках его ученика завести разговор о будущем Шарика и его превращении в “очень высокую психическую личность” вообще остается без внятного комментария: “С Филиппом что-то странное делается…

Старик что-то придумал”.
Профессор Преображенский по-прежнему остается в глазах своего ученика всесильным божеством — в то время как “маг” и “чародей” оказался бессилен перед хаосом, внесенным в его жизнь свершившимся чудом. Профессор Преображенский являет собой тот тип булгаковского героя, который пройдет затем через все творчество писателя: наделенный мощной творческой (преображающей) силой, он одновременно может быть слаб и уязвим. Булгаковский герой всегда вынужден противостоять окружающему его миру – враждебному, агрессивному, абсурдному. В “Собачьем сердце” этот мир персонифицирован в лице Швондера и членов домкома. “Подвижники” новой веры представлены в резко гротескном освещении.

Один из членов домкома – “персиковый юноша в кожаной куртке” – носит фамилию Вяземская (обратим внимание на литературное происхождение фамилии и подчеркнутую смену привычного грамматического рода), оказывается женщиной, однако в булгаковском описании неизменно восстанавливается гротескный контекст выяснения личности: “Это неописуемо! – воскликнул юноша, оказавшийся женщиной”; “Я, как заведующий культотделом дома… – За-ве-дующая, – поправил ее Филипп Филиппович”.
Необъяснимые метаморфозы, происходящие с представителями новой власти, могут, однако, таить в себе опасность. Стоило Шарику превратиться в Полиграфа Шарикова и стать причастным к власть предержащим – “поступить на должность” заведующего подотделом очистки Москвы от бродячих животных, как его пребывание в квартире Преображенского стало смертельной угрозой как для самого профессора (на которого уже был написан донос), так и для всех обитателей его дома. Гротескные превращения, которым в булгаковском мире подвержены ответственные советские чиновники (причем в произведениях Булгакова 1930-х гг. эти метаморфозы станут подлинно фантастическими) придают новой власти и ее представителям инфернально-демонический характер, делают их не столько социальной или политической, сколько метафизической силой, которой вынужден сопротивляться булгаковский герой.
В “Собачьем сердце” отчетливо проявляется и еще одна важнейшая черта поэтики Булгакова – разделенность художественного пространства на два (в идеале – непроницаемых друг для друга) подпространства. Одно из них – квартира Преображенского на Пречистенке, “собачий рай” в терминологии Шарика и идеальное (даже идиллическое) пространство для профессора. Важнейшие составляющие этого пространства – уют, гармоничность, одухотворенность, “божественное тепло”. Прибытие Шарика в это пространство сопровождалось тем, что “тьма щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало, засияло и забелело”.

Из “топографических” особенностей этого пространства следует выделить две основные: внешне оно строго ограничено, локализовано и представляет собой просто квартиру, внутренне – просторно, огромно и, более того, способно к безграничному расширению (в значительной мере – за счет многократно отражающихся друг в друге огромных зеркал).
Второе пространство – внешнее – открытое, агрессивное, враждебное. Его исходные приметы – вьюга, ветер, уличная грязь; его постоянные обитатели – “негодяй в грязном колпаке” (“вор с медной мордой”, “жадная тварь”), повар из столовой, и “самая гнусная мразь” из всех пролетариев – дворник. Внешнее пространство предстает – в противовес внутреннему – миром абсурда и хаоса. Из этого мира приходят Швондер и его “свита” – отвоевывать часть “персонального” пространства профессора и уплотнять его семикомнатную квартиру за счет “экспроприации” смотровой.

Отделяет эти два пространства друг от друга лишь дверь квартиры – и потому единственное желание профессора Преображенского состоит в том, чтобы получить “такую бумажку, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо иной не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка… Броня”.

Герметизация, полная изоляция – единственный способ защитить свое, “истинное” пространство от вторжения чужого, “мнимого”. (Заметим, что та сторона двери, что обращена наружу, тоже оказывается во власти абсурдной реальности. Шарик, пытающийся прочитать дверную табличку с именем профессора, с ужасом обнаруживает, что продолжением трех отгаданных букв – п-р-о – может стать “л”, и тогда надпись обратится в ненавистное слово “пролетарий”. Лишь присутствие “пузатой двубокой дряни” – спасительной буквы “ф” – превращает едва не начавшийся кошмар в прекрасную явь роскошной квартиры на Пречистенке).
Сосуществование двух противостоящих друг другу пространств в художественном мире Булгакова определяет и структуру сквозного, инвариантного булгаковского сюжета: разрушение внутреннего, идеального пространства – и попытки героя восстановить утраченный рай. В “Собачьем сердце” разрушение гармоничного существования сопровождается пародийным потопом, навязчивыми визитами “оборотней” из мира искусства – Вяземской (члена домкома) и Васнецовой (невесты Шарикова), абсурдными проектами перепланировки квартиры профессора. Восстановление разрушенной гармонии – пусть даже ценой преступления (“Преступление созрело и упало, как камень…”) – единственная цель профессора Преображенского и главный вектор движения сюжета. Тем самым в повести переосмысляется традиционный комплекс вины интеллигенции перед народом.

Преображенский и Борменталь защищают свое “право на права” в новом мире – хотя с них и не снимается ответственность за эксперимент над природой человека.