Источник вдохновения для лирики Анны Ахматовой

Анна Ахматова творила в очень сложное время, время катастроф и социальных потрясений, революций и войн. Поэтам в России в ту бурную эпоху, когда люди забывали, что такое свобода, часто приходилось выбирать между свободным творчеством и жизнью. Но несмотря на все эти обстоятельства поэты по-прежнему продолжали творить чудеса: создавались чудесные строки и строфы.

Источником вдохновения для Ахматовой стали Родина, Россия, поруганная, но от этого ставшая еще ближе и роднее. Анна Ахматова не смогла уехать в эмиграцию, так как она знала, что только

в России может она творить, что именно в России нужна ее поэзия.

Не с теми я, кто бросил землю На растерзание врагам. Их грубой лести я не внемлю, Им песен я своих не дам.

Но давайте вспомним начало пути поэтессы. Ее первые стихи появились в России в 1911 году в журнале “Аполлон”, а уже в следующем году вышел и поэтический сборник “Вечер”. Почти сразу же Ахматова была поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Весь мир ранней, а во многом и поздней лирики Ахматовой был связан с А. Блоком.

Муза Блока оказалась повенчанной с музой Ахматовой. Герой блоковской поэзии был самым значительным

и характерным “мужским” героем эпохи, тогда как героиня поэзии Ахматовой была представительницей “женской” поэзии. Именно от образов Блока во многом идет герой ахматовской лирики. Ахматова в своих стихах является в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой.

Ахматова показала в искусстве сложную историю женского характера передовой эпохи, его истоков, ломки нового становления. Вот почему в 1921 году, в драматическую пору своей и общей жизни, Ахматова сумела написать поражающие духом обновления строки:

Все расхищено, предано, продано, Черной смерти мелькало крыло, Все голодной тоской изглодано, Отчего же нам стало светло?

Так что в известном смысле Ахматова была и революционным поэтом. Но она всегда оставалась и поэтом традиционным, поставившим себя под знамя русской классики, прежде всего Пушкина. Освоение пушкинского мира продолжалось всю жизнь.

Есть центр, который как бы сводит к себе весь остальной мир поэзии, оказывается основным нервом, идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начаться с такого заявления себя в любви.

В одном из своих стихотворений Ахматова называла любовь “пятым временем года”. Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту, проявляясь в предельном кризисном выражении взлета или падения, первой встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертельной тоски. Потому Ахматова так тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо-капризным концом психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной (“Город сгинул”, “Новогодняя баллада”).

Обычно ее стихи начало драмы, или только ее кульминация, или еще чаще финал и окончание. И здесь она опиралась на богатый опыт русской уже не только поэзии, но и прозы:

Слава тебе, безысходная боль, Умер вчера сероглазый король. А за окном шелестят тополя: Нет на земле твоего короля… Стихи Ахматовой несут особую стихию любви-жалости: О нет, я не тебя любила, Палила сладостным огнем, Так объясни, какая сила В печальном имени твоем.

Мир поэзии Ахматовой мир трагедийный. Мотивы беды, трагедии звучат в стихотворениях “Клевета”, “Последняя”, “Через 23 года” и других. В годы репрессий, тяжелейших испытаний, когда ее мужа расстреляют, а сын окажется в тюрьме, творчество станет единственным спасением, “последней свободой”.

Муза не покинула поэта, и она написала великий “Реквием”.

На фоне символистов ахматовские описания выделяются именно своей аскетичностью. Еще одно отличие – скупая точность и лаконичность. “Слегка хрустел апрельский тонкий лед”, “И резкий крик вороны в небе черной”, “И редкие аккорды клавесин”, каждое из этих звучаний благодаря точной, конкретной характеристике становится определенным, отчетливо узнаваемым. В стихах “преодолевшей символизм” Ахматовой возникают “точные и строгие формы внешнего мира”, “милые грани между вещами”.

Они не препятствуют сравнению звучаний разного типа, но препятствуют их смешению в единый неясный звуковой поток, именуемый символистами музыкой.

В символистской поэзии музыка – ключевое слово-символ, охватывающее множество значений. Музыка, звуки, рожденные искусством музыкантов, – вершина иерархии, в которую символисты выстраивали все звуковые проявления внешнего мира, привлекавшие их не сами по себе, а как представители “мировой гармонии”. Отсюда и обожествление музыкального искусства, приводившее символистов к обезличиванию качественно разных звуковых явлений.

С такой позиции любой звук уже был музыкой. Кроме того, понимая музыку как “сущность мира”, символисты слышали ее и там, где вообще ничего не звучало. То есть музыкальные свойства приписывались явлениям, не имеющим акустического выражения.

Вполне естественными становились словосочетания, где слово “музыка” выступало не самостоятельно, а в сопровождении существительного в родительном падеже, как “музыка земли” А. Блока или “музыка мечты” И. Анненского.

Тогда как музыка Ахматовой – это не “музыка чего-то”, она существует в стихах сама по себе. Ахматова, не теоретизируя, тем не менее отграничивает звук как явление художественное от музыки, разделяя также несколько видов звучаний. Музыка – одно из явлений мира, не претендующее на то, чтобы быть его сущностью; это ценность в ряду других ценностей, высокая, но не высшая. И все-таки сохранившая за собой способность заставить человека переживать исключительные моменты, неповторимые состояния души:

В ней что-то чудотворное горит, И на глазах ее края гранятся. Она одна со мною говорит, Когда другие подойти боятся. Когда последний друг отвел глаза, Она была со мной в моей могиле И пела словно первая гроза Иль будто все цветы заговорили.

В ряду звуковых явлений музыка занимает примерно такое же положение. Ахматовские перечисления и сравнения отличаются от символистских особой осторожностью. Они лишены прямого отождествления.

Сравните робкое “или” Ахматовой с уверенным “так” А. Белого и с еще более решительным тире у Бальмонта. В. М. Жирмунский писал об ахматовских сравнениях, что они лишены “метафорического отождествления, характерного для символизма… Сравнения вводятся и словами будто, как будто, как бы, словно, еще более расширяющими дистанцию между сопоставляемыми предметами…они как бы подчеркивают, что самый акт сравнения является результатом художественной рефлексии”. Звуки выстраиваются не по иерархической схеме, где музыке отдавалось бы предпочтение перед другими звучаниями, а скорее по горизонтальной, где каждое из них выявляет свою индивидуальность:

Как журавли курлыкают в небе, Как беспокойно трещат цикады, Как о печали поет солдатка – Все я запомнила чутким слухом.

В приведенном фрагменте поэмы “У самого моря” крики птиц, треск цикад и пение, кажется, равно важны авторскому слуху. Так и позднее, в стихотворении “Сон” перечислительная интонация не дает преимущества музыке Баха перед церковным колоколом и обоим звучаниям перед беззвучным цветением роз и осенней природой. При прочтении некоторых поздних стихотворений представление Ахматовой о музыке иногда напоминает символистское.

Исследования этой грани творчества А. Ахматовой можно продолжить еще не в одном направлении, каждое их которых не менее интересно, чем вышеописанное. Это могло бы стать следующим этапом моей работы по изучению творчества русских поэтов XX века. Кроме того, возможно исследование этого аспекта в творчестве других представителей поэтического искусства.