Испытание любовью (о романе “Отцы и дети” И. С. Тургенева)

Любовь у Тургенева всегда была испытанием для героя. Способен ли герой к большому, настоящему чувству? Любовь Базарова позволяет нам лучше понять его внутренний мир.

Сюжетная линия Базаров – Одинцова очень важна в романе. Тургенев в какой-то степени отходит от привычной для него повествовательной манеры, когда превосходство великодушной, способной к глубоким чувствам, смелой женщины над героем оказывалось достаточно ясным и определенным. В “Отцах и детях” образная система построена несколько иначе, нежели ранее (в “Накануне”).

Кстати,

Базаров правильно оценивает сложившуюся ситуацию. Он говорит Одинцовой:

“Главное, надо уметь отдаться…

– Но вы бы сумели отдаться?

– Не знаю, хвастаться не хочу”.

Сумела бы Одинцова пожертвовать всем ради любимого человека? Сумел бы отдаться Базаров? Не знаем…

Но в данном случае важно другое.

Наступило все же для Базарова великое чувство любви – и именно здесь наиболее отчетливо выясняется его раздвоенность, отсутствие цельности: “В разговоре с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушие ко всему романтическому; а оставшись

наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе”. Теперь особенно отчетливо он сам ощущает в себе два противоборствующих начала, как будто два человека живут в нем: один – убежденный противник романтических чувств, не принимающий духовной природы любви, не желающий “отдавать себя” в жертву, и другой, неожиданно обнаруживающий в себе способность к глубоким человеческим чувствам, прекрасным, таинственным и всесильным. Разум совладать с ними не может. “Он легко сладил бы со своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость”. И не потому ли так скован, так напряжен Базаров в присутствии Одинцовой?

Куда девались его непринужденность и его самоуверенность! “Базаров сам почувствовал, что сконфузился, и ему стало досадно… и, развалясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно”.

Видите, как отчаянно сопротивляется Базаров новому чувству, которое незаметно просыпается и растет в нем. “Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает”. “Бабенка” (так, внутренне противясь, называет Базаров Одинцову) его не сломала. Но сам-то себя он все же попробовал сломать: свою человеческую природу, свое тревожное и уязвимое сердце. Появляется в его сознании и поведении та действительность, которая перерастает в какой-то надлом, надрыв. Но это нисколько не снижает масштаб образа Базарова.

Напротив, к концу романа образ его укрупняется, а сам он приходит к размышлениям философского плана, к чему ранее испытывал полное равнодушие, если не презрение. Уехав от Одинцовой, Базаров говорит Аркадию: “…Я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет…

А в этом атоме, в этой математической точке, кровь обращается, мозг работает, что-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!”

Да нет, не о пустяках заговорил Евгений Базаров. Человек и Вселенная, Человек и Вечность – это громадные философские вопросы. Их ставили перед собой именно романтики, которых так ненавидел Базаров.

А теперь он задает эти же вечные вопросы себе – вот отчего он злится и негодует.