Интерпретация Евгения Добренко

Ерофеевская проза – сплошная эстетическая и этическая провокация. Писатель “подрывает” сложившуюся психологию homo soveticus через опрокидывание сложившихся этических норм, дискредитацию метаязыка, через обнажение скрытых, табуированных зон сознания, через эпатаж, через шок. Ерофеев продолжает/”начинает” там, где заканчивает соц-арт.

В его прозе разрушаются не только слова, мысли, чувства, но все “это происходит много глубже – на уровне подсознания.

Почтенное дело – смеясь, расставаться со своим прошлым. А с издевательским

хохотом? А так, чтобы дрожь по телу? Здесь, кстати, различие: соц-арт вызывает смех, Ерофеев – дрожь.

Они делают одно, но на разных глубинах сознания. У Ерофеева – “привет из подкорки”. Он не просто хочет пробрать читателя – используя сильнодействующие средства, стремится обновить “падшее слово”. Ерофеевский рассказчик, вообще-то, – жуткий тип.

Садист и извращенец. Советский читатель не привык иметь дело с подобными сомнительными личностями. И происходит все, рассказанное Ерофеевым, – как в сказке, т. е. неизвестно когда.

Реальное становится ирреальным, а потом вдруг весь

этот кошмар обретает черты поразительной психологической достоверности.

Ерофеевская проза многоуровнева и потому сопротивляется однолинейному сознанию читателя. Эта проза в самой своей органике (при явной “чернухе” и всем буйстве естества) восстает против прелюбодеяния и разврата мысли! Многоуровневость ерофеевской прозы – не только в признании самоценности игры, но и в бесконечном усложнении ее правил.

Здесь пародирование первичных метатекстов – лишь видимая часть айсберга. На глубине – бесконечное прорастание смыслов. Здесь – воистину вавилонское столпотворение языков и ментальностей.

Чтение ерофеевских текстов требует известной изощренности в прочтении культурных кодов. В том же “Попугайчике” даже на поверхности – удивительный эксперимент: этакое перетекание речей Порфирия Петровича в речи Смердякова, необузданная шигалевщина, откровенный садизм подпольного парадоксалиста и скрытый мазохизм Ивана Карамазова, чудовищным образом прорастающий в лексику современного фашизма с его болезненным интересом к “символам” и “филозофам”, и лукавое мудрствование сатаны, и адская насмешка над Алешей. И это – только один слой текста.

Апеллируя к различным культурным кодам, включая нас в игру с ними, уходя в подсознание и тем самым отрицая абсурд реальности, проза Вик. Ерофеева несет в себе еще и свой культурогенный потенциал. Из бессмыслицы и ужаса жизни она рождает суперсмысл, служит делу культурного охранительства и лечит шоковой терапией.