Иллюзорность и театральность в произведениях М. Ю. Лермонтова

Занавес присутствует и обыгрывается во многих сценах “Героя нашего времени”. Печорин подглядывает за княжной Мери, и “внутренность” комнаты раскрывается перед нами, как фрагмент театрального действа, при этом занавес – один из главных атрибутов этого действа, напоминающего нам живые картины Рембрандта. Например, в портрете Рембрандта “Молодая женщина в постели” (1645) изображается фигура женщины, выглядывающей из-за полога, она полна неудержимой жизненности, Мери же неподвижна, ее глаза полны “неизъяснимой грусти”,

но это не делает эту картину менее жизненной, тем более что действие происходит ночью, в темноте, а окно княжны освещает внутренний свет, характерный для живописи Рембрандта:

“Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали, спустился с верхнего балкона на нижний, придерживаясь за колонну. У княжны еще горел огонь. Что-то меня толкнуло к этому окну. Занавесь был не совсем задернут, и я мог бросить любопытный взгляд во внутренность комнаты.

Мери сидела на своей постели, скрестив на коленах руки; ее густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал

ее белые плечики: ее маленькие ножки прятались в пестрых персидских туфлях. Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; перед нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли ее были далеко…”

Вот еще одна зарисовка – интерьер, который формируется с помощью окна как рампы, которая декорируется “пологом парчевым”, “занавесом”. Здесь уже освещение связано с обратным ходом художника: на темном фоне окна возникает световое пятно – “глядит луна”:

Все, все как прежде: лютня у окна, И вкруг нее обвитая струна; И две одежды женские лежат На мягком ложе, будто бы назад Тому лишь день, как дева стран чужих Сюда небрежно положила их. И, раздувая полог парчевой, Скользит по ним прохладный ветр ночной, Когда сквозь тонкий занавес окна Глядит луна – нескромная луна! Литвинка. 1832

Слово-образ “занавес” употребляется и в условном смысле. Его роль выполняет чувство ненависти в “Вадиме”: “Бродячий взгляд Вадима искал где-нибудь остановиться, но картина была слишком разнообразна, и к тому же все мысли его, сосредоточенные на один предмет, не отражали впечатлений внешних; одно мучительно-сладкое чувство ненависти, достигнув высшей своей степени, загородило весь мир, и душа поневоле смотрела сквозь этот черный занавес”.

Интересно используется образ занавеса в романе “Княгиня Лиговская”. Это слово-образ употребляется в прямом смысле для описания театрального действа, на котором присутствует Печорин: “Занавес взвился, – и в эту минуту застучали стулья в пустой ложе…”. В авторском повествовании далее сталкиваются два значения этого слова: прямое – “занавес Александрийского театра” – и переносное – “подыму свой занавес”, то есть начну вести повествование, по-видимому, в другом русле:

“Почтенные читатели, вы все видели сто раз Фенел-лу, вы все с громом вызывали Новицкую и Голланда, и поэтому я перескочу через остальные 3 акта и подыму свой занавес в ту самую минуту, как опустился занавес Александрийского театра, замечу только, что Печорин мало занимался пьесою, был рассеян и забыл даже об интересной ложе, на которую он дал себе слово не смотреть”.

Знаменательно, что и сюжетные события отмечаются автором поднятием занавеса, как это бывает в театральных действах. Под таким углом зрения, театральным выглядит весь роман “Княгиня Литовская”. Во второй главе идет параллельное развитие событий в спектакле “Фенелла” и в романе.

В романе имеют место “домашние сцены”, описывается сцена на старинной картине, сценическая постановка в театре. Некоторые события и герои сравниваются с героями театральных произведений, например, “наперсниками классической трагедии”:

“Тут могли бы вы также встретить несколько молодых и розовых юношей, военных с тупеями, штатских, причесанных á la russe, скромных подобно наперсникам классической трагедии, недавно представленных высшему обществу каким-нибудь знатным родственником…”.

Где есть театр, там есть и зрители. В романе “Княгиня Лиговская” встречаемся с прямым и переносным употреблением слова “зрители”. Часто оно употребляется по отношению к тем эпизодам романа, которые М. Ю. Лермонтов представляет как имеющие театральный характер.

В этом отношении интересны образы маски, которые используются в романе “Княгиня Лиговская”. “Страшный” блеск глаз ограничен в своем проявлении маской – подлинной или иллюзорной: “Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски…”

Изучая творчество М. Ю. Лермонтова, мы только бесконечно приближаемся к его осмыслению. Необычна судьба поэта, загадочна сила воздействия его произведений, в которых каждое поколение открывает для себя еще до конца не познанные грани. Мы ищем и обретаем М. Ю. Лермонтова в изменяющейся действительности, и чем более пристально всматриваемся в его живописные произведения, художественные тексты, тем яснее понимаем, какую выдающуюся роль играют его произведения в русской культуре. Известно, что чем более художник связан со своей национальной культурой, тем в большей степени он включен в общемировые процессы в ней, так как в основе многообразных культур лежат общие глубинные модели, которые наиболее ярко реализуются через большие культурные стили, объединяющие искусство человечества.

М. Ю. Лермонтов создал произведения, которые несут в себе черты барокко, свойственные русской культуре, но они органично вписываются в общемировые тенденции развития и возобновления этого величественного стиля.

С М. Ю. Лермонтовым мы приобщаемся к осмыслению не только наших вечных вопросов, но и проблем мировой значимости – в философии, литературе и культуре. Загадка М. Ю. Лермонтова в том, что за свою очень короткую жизнь он привел нас к пониманию “сложного смысла искусства” через полифонию стилей, и в частности актуализацию барокко – искусства вечного, искусства животрепещущих проблем современности.