Идейный замысел и построение поэмы по поэме Мертвые души (Гоголь Н. В.)

Идейный замысел и построение поэмы.

В своей “Авторской исповеди” Гоголь указывает, что на мысль написать “Мертвые души” его натолкнул Пушкин. “Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение, и, наконец, один раз после того, как я прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: “Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами вы-ставлят его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение.

Это

просто грех!..”, и, в заключение всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет “Мертвых душ”…

Пушкин находил, что сюжет “Мертвых душ” хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров”.

Гоголь последовал совету Пушкина, быстро принялся за работу и в письме от 7 октября 1835 года извещал его: “Начал писать “Мертвых душ”. Сюжет раскинулся на предлинный роман и, кажется, будет

сильно смешон… Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь”.

Однако в процессе работы Гоголь замыслил дать уже не один, а три тома, в которых можно было бы показать Русь уже не “с одного боку”, а всесторонне. Второй и третий тома “Мертвых душ” должны были, по мысли автора, наряду с отрицательными вывести и положительных героев и показать нравственное возрождение “подлеца-приобретателя” Чичикова.

Такая широта сюжета и насыщенность произведения лирическими местами, позволяющими писателю многообразно выявлять свое отношение к изображаемому, внушили Гоголю мысль назвать “Мертвые души” не романом, а поэмой.

Но Гоголь сжег второй том “Мертвых душ”, а к третьему он и не приступал. Причина неудачи была в том, что Гоголь искал положительных героев в мире “мертвых душ” – представителей господствовавших в то время общественных слоев, а не в народном, демократическом лагере.

Белинский еще в 1842 году предсказал неизбежность неудачи Гоголя в осуществлении подобного замысла. “Много, слишком много обещано, так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете”,- писал он.

Дошедшие до нас главы второго тома “Мертвых душ” подтверждают справедливость мыслей Белинского. В этих главах есть блестяще написанные образы, родственные помещикам первого тома (Петр Петрович Петух, Хлобуев и др.), но положительные герои (добродетельный генерал-губернатор, идеальный помещик Костанжогло и откупщик Муразов, “самым безукоризненным путем” наживший свыше сорока миллионов) явно не типичны, жизненно не убедительны.

Замысел “изъездить вместе с героем всю Русь и вывести множество самых разнообразных характеров” – предопределил композицию поэмы. Она построена как история похождений “приобретателя” Чичикова, покупающего мертвые фактически, но живые юридически, т. е. не вычеркнутые из ревизских списков, души.

Образы чиновников

Центральное место в первом томе занимают пять “портретных” глав (со второй по шестую). Эти главы, построенные по одинаковому плану, показывают, как на почве крепостничества складывались разные типы крепостников и как крепостное право в 20-30-х годах XIX века, в связи с ростом капиталистических сил, приводило помещичий класс к экономическому и моральному упадку. Гоголь дает эти главы в определенном порядке. Бесхозяйственного помещика Манилова (II глава) сменяет мелочная скопидомка Коробочка (III глава), безалаберного прожигателя жизни Ноздрева (IV глава) – прижимистый Собакевич (V глава).

Завершает эту галерею помещиков Плюшкин – скряга, доведший свое имение и крестьян до полного разорения.

Картина экономического распада барщинного, натурального хозяйства в имениях Манилова, Ноздрева и Плюшкина нарисована живо и жизненно убедительно. Но и кажущиеся крепкими хозяйства Коробочки и Собакевича в действительности нежизнеспособны, поскольку такие формы ведения хозяйства уже отживали свой век.

С еще большей выразительностью в “портретных” главах дана картина морального упадка помещичьего класса. От праздного мечтателя, живущего в мире своих грез, Манилова к “дубинноголовой” Коробочке, от нее – к бесшабашному моту, вралю и шулеру Ноздреву, далее – к оскотинившемуся кулаку Собакевичу и, наконец, к утратившему все моральные качества – “прорехе на человечестве” – Плюшкину ведет нас Гоголь, показывая все большее моральное падение и разложение представителей

Так поэма превращается в гениальное обличение крепостничества как такого социально-экономического строя, который закономерно порождает культурную и экономическую отсталость время вершителем судеб государства. Это Идейная направленность поэмы раскрывается прежде всего в системе ее образов.

Галерея портретов помещиков открывается образом Манилова. “На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами”. Раньше он “служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером”.

Живя в поместье, он “иногда приезжает в город… чтобы увидеться с образованными людьми”.

На фоне обитателей города и поместий он кажется “весьма обходительным и учтивым помещиком”, на котором лежит какой-то отпечаток “полупросвещенной” среды.

Однако, раскрывая внутренний облик Манилова, его характер, рассказывая об его отношении к хозяйству и о времяпрепровождении, рисуя прием Маниловым Чичикова, Гоголь показывает полнейшую пустоту и никчемность этого “существователя”.

Писатель подчеркивает в характере Манилова две основные черты – его никчемность и слащавую, бессмысленную мечтательность. У Манилова не было никаких живых интересов.

Хозяйством он не занимался” всецело передоверив его приказчику. Он даже не мог сказать Чичикову, умирали ли у него крестьяне со времени последней ревизии. Его дом “стоял одиночкой на юру, т. е. возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть”. Вместо тенистого сада, обычно окружавшего барский дом, у Манилова только “пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины”.

А в его деревне нигде не было “растущего деревца или какой-нибудь зелени”.

О бесхозяйственности, непрактичности Манилова наглядно говорит и обстановка комнат его дома, где рядом с прекрасной мебелью стояли два кресла, “обтянутые просто рогожей”; “щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями” стоял на столе, а рядом с ним помещался “какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале”.

Немудрено, что у такого “хозяина” “довольно пусто в кладовой”, приказчик и ключница – воры, слуги – “нечистоплотны и пьяницы”, а “вся дворня спит немилосердным образом и повесничает все остальное время”.

Свою жизнь Манилов проводит в полнейшей праздности. Он отошел от всякого труда, даже не читает ничего; два года в его кабинете лежит книга, заложенная все на той же 14-й странице. Свое безделье Манилов скрашивает беспочвенными мечтами и бессмысленными “прожектами” (проектами), вроде постройки подземного хода от дома, каменного моста через пруд.