Идейное построение романа “Евгений Онегин”

Идейное построение “Евгения Онегина” основано на сопоставлении, а в первых главах и противопоставлении Онегина и Татьяны, то есть двух типов культуры и морально-психологического склада, обоснованных в свою очередь двумя видами среды, воспитания, культурных и бытовых воздействий и – еще глубже – двумя видами отношения к национально-народному началу в жизни и в культуре. Онегин… становится вполне понятен именно в контрастном сопоставлении с Татьяной, демонстрирующей национально-народный тип сознания, душевного склада и потому

выражающей норму, идеал пушкинского мировоззрения 1823-1830 гг. (“Татьяны милой идеал”, – сказал сам Пушкин в завершающей строфе романа).

Татьяна как тип, то есть закономерный характер, и как явление культуры определена у Пушкина двумя началами по преимуществу. Глубокой основой ее образа является народность, второй элемент ее образа – это ее чтение, книжное воздействие предромантизма (сентиментализма).

Романы – это книжное воспитание Татьяны. Но оно падает на почву более глубокую, более органическую, принципиально определяющую внутренний мир пушкинской героини. Недаром, еще прежде чем сказать

о том, что “ей рано нравились романы”, Пушкин говорит о том, что сердце девочки Татьяны “пленяли”

Страшные рассказы Зимою, в темноте ночей, то есть народные сказки.

В такой же мере, как образ Онегина в первых главах романа определен салонной искусственностью космополитической цивилизации, образ Татьяны определен органическим складом народной жизни и фольклора. Здесь следует различать два круга образно-словесных символов, выражающих в тексте романа идею народности – основы душевной жизни Татьяны: с одной стороны, это фольклор, с другой – это русский по преимуществу быт, воздействие национальной, хотя и патриархальной среды. Иначе говоря, и с той и с другой стороны – это воздействия по преимуществу русские.

Фольклор и народная жизнь сопровождают образ Татьяны как лейтмотив.

Первое появление Татьяны в романе сразу же сопровождается акцентировкой демократичности ее имени, противопоставленного имени Онегина – “Евгений”, имени, не применяемому в демократической среде, книжному и “западному”, не русскому по колориту. Замечу кстати, что имя и фамилия – Владимир Ленский – имеют условно-романтический характер. Пушкин указывает по поводу имени Татьяны:

Оно приятно, звучно, Но с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей!..

К этой же строфе Пушкин сделал примечание о том, что “сладкозвучнейшие греческие имена употребляются у нас только между простолюдинами”. Итак, с первых слов о Татьяне ее образ окружен представлениями о старине, о девичьей, о вкусах и простолюдинов, причем не противостоит этим представлениям, а как бы сливается с ним. Что же касается имени, то оно до конца романа придавало образу героини его некое звучание простонародности, вплоть до того места, где о княгине сказано совсем просто: Кто прежней Тани, бедной Тани, Теперь в княгине б не узнал!

Развитие образа Татьяны совершается в сопровождении фольклора и образов крестьянской жизни. В третьей главе дана завязка романа Татьяны, первый поворотный пункт ее судьбы: она полюбила; и именно тут, рядом с ней, оттеняя ее, возникает образ няни, простой русской крестьянки, женщины из народа. Именно няня оказывается другом Татьяны в решающую минуту.

Пушкин даже не упоминает в соответственном месте о родных Татьяны, об ее матери, об Ольге. Они стушевались, исчезли из поля зрения читателя. На их месте – няня, которая и символизирует подлинную душевно-культурную среду Татьяны.

Нет необходимости доказывать, что образ няни дан в тонах самого теплого сочувствия, симпатии автора, что он поддерживает высокую оценку Татьяны как идеала. Тут же, в диалоге с няней, опять всплывают воспоминания поэзии народа:

Я, бывало, Хранила в памяти немало Старинных былей, небылиц, Про злых духов и про девиц…”

Вслед за тем возникает представление о фольклорных образах любовно-свадебной поэзии, как бы аккомпанирующее теме любви Татьяны: ведь для нее Онегин – и идеальный герой романов, и – глубже – суженый народной песни. Затем идет письмо Татьяны, и сразу вслед за ним – образы утра, и уж конечно: … там поток Засеребрился; там рожок Пастуший будит селянина… Этот мотив несколько сентиментальный, но опять вводящий в поле зрения рядом с Татьяной и селянина, и пастуха с рожком, зовущим к труду.

Конец главы – новый поворот, новые события в жизни Татьяны: грядущее свидание с Онегиным. Мучительное волнение Татьяны опять изображается на фоне фольклорного мотива, на этот раз развернутого и подчеркнутого выпадением из размера и строфы романа. Это песня девушек, появление которой в таком месте романа не может быть объяснено ничем иным, кроме задания быть идейным аккомпанементом решающему мгновению душевной жизни героини.

Такова манера Пушкина: он очень скуп на прямые раскрытия психологических состояний своих героев, чрезвычайно сдержан в анализе содержания их душевной жизни, но он восполняет и то и другое сложными сочетаниями образов, окружающих его героев в те или иные моменты их жизни. Не стоит здесь спорить с теми, которые склонны объяснять появление тех или иных мотивов в “Евгении Онегине” произволом.

Для таких читателей “песня девушек” – только забавная деталь, не имеющая значения, образ няни – это комплимент Арине Родионовне, свидетельствующий о добрых чувствах Пушкина, но ничего не говорящий об идее его романа, а весь роман в целом – не несущее в себе идеи, хотя и “широкое” изображение помещичьей жизни в России 20-х годов! Между тем суть появления “песни девушек” в конце третьей главы заключена именно в фольклорном стиле этого “вставного” стихотворения и в его содержании: ведь в ней говорится о любви девицы-красавицы к молодцу, о любовной игре и смелом выражении любви со стороны девушки из народа. Это и есть эмоциональная тема главы. В строфе, следующей за “песней девушек”, стоит обратить внимание на сравнение, связывающее образ Татьяны с фоном песни, которую Татьяна слушает:

Так зайчик в озими трепещет, Увидя вдруг издалека В кусты пришедшего стрелка

Этим сравнением, привлекающим выражение и образ народной речи и сказки, охарактеризовано состояние Татьяны. Сравним с этим строфу, в которой говорится о том, что Татьяна полюбила Онегина: “Так в землю падшее зерно. Весны огнем оживлено”, – сравнение деревенское, взятое из круга представлений землепашца.

В главе четвертой о Татьяне говорится чрезвычайно мало, ей посвящено всего несколько строк; даже в сцене свидания внимание автора направлено не на нее, а на Онегина.