“Грозные вопросы морали” – ведущая тема “Маленьких трагедий”

Целиком справедливо, ведь Пушкин обращается к вечным вопросам, которые неоднократно уже были предметом изображения в литературе,- к скупости (“Скупой рыцарь”), зависти (“Моцарт и Сальери”), любви (“Каменный гость”), к страху смерти, а точнее, к поведению человека в критической ситуации (“Пир во время чумы”). Но уже название первой трагедии (ведь рыцарство и скупость неприемлемые друг к другу) свидетельствует о новом подходе Пушкина к исследованию вечных вопросов. Почему скупой барон Филипп? Так как в мире, где еще существуют

рыцарские замки и проходят турниры, настоящую власть дают уже не титулы, а деньги:

Читал я где-то, Что царь однажды воинам своим Велел снести земли по горсти в клетку, И гордый холм возвысился И царь Мог с вышины с весельем озирать И дол, покрытый белыми шатрами, И море, где бежали корабли. Так я, по горсти бедной принося Приношу дань мою сюда в подвал, Вознес мой холм – и с высоты его Могу взирать на все, что мне подвластно. Что не подвластно мне?

Как некий демон, Отселе править миром я могу…

Эта новая власть абсолютная и демоническая, поскольку ставит под сомнение все обычные, традиционные семейные

и общественные основания и обесценивает моральные нормы. Сын подражает отцу – это норма и правило. “А по какому праву?” – приходит в негодование барон Филипп и будет считать сына не просто расточителем, а потенциальным убийцей и вором, в чем и предъявляет обвинение ему перед Герцогом. Альбер, оскорбленный убогостью, на которую обречен, радостно принимает от отца вызов на дуэль. “Ужасное столетие, ужасные сердца!” – скажет пораженный всем тем, что произошло, и смертью барона Герцог.

Где же правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений – не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан, А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?..

Это – страстный монолог-вопрос Сальери, оскорбленного несправедливостью мироздания и восставшего против нее (“Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше”). Сальери не просто завидует Моцарту, поэтому, с какой легкостью он пишет свои произведения, как умеет радуется жизнью (эпизод со скрипачом, который фальшиво играет произведение Моцарта). Сальери берет на себя право восстановить справедливость: гениальность должна быть не Божьим даром, а наградой за преданное служение искусству, и гений обязан быть величественным.

Он решает убить Моцарта во имя искусства, так как, по его логике, уникальность гения не может повлиять на искусство именно через свою уникальность.

Но ужель он прав, И я не гений? Гений и злодейство – Две вещи несовместные. Неправда: А Вонаротти?

Или то сказка Тупой, бессмысленной толпы – и не был Убийцею создатель Ватикана?

Если барон Филиалов и Сальери – герои однотипные, то Моцарт и Дон Гуан – весомо различаются. Герой “Каменного гостя” тоже гений, только в любви:

Из наслаждений жизни Одной любви музыка уступает; Но и любовь мелодия…

Дон Гуан безупречно ведет мелодию любви, так как в каждый данный момент он беспредельно любит женщину, искренне, глубоко, ничуть не лицемеря. Другое дело, что завтра он так же преданно и искренне полюбит другую. Однако пушкинский Дон Гуан наказан не за это, а за уничтожение законов нравственности, за кощунственное поругание над ними, так как иначе нельзя назвать приглашение статуи им же убитого Командора “стать на страже в двери”, когда он будет на свидании у Доны Анны.

Фантастический конец трагедии – рукопожатие статуи – означает осуществленное наказание.

Финал “Пира во время чумы” подобный финалу “Моцарта и Сальери”: пир длится, а Голова после напряженного спора-поединка со Священником “погружается в глубокую задумчивость”. Сходство финалов обусловлено неразрешимостью проблем, перед которыми оказываются герои. Пир на улице чумного города – это вызов смерти, это гордое противостояние ей, попытка не осрамить себя и свое достоинство в фатальной ситуации и ощутить “восхищение” ею:

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог, И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.

Однако пир на улице чумного города антиморальный относительно умерших и тех, кто болеет. Священник справедливо требует прекратить его:

Средь ужаса плачевных похорон, Средь бледных лиц молюсь я на кладбище, А ваши ненавистные восторги Смущают тишину гробов – и землю Над мертвыми то ламы потрясают.

Но, сознавая “беззаконие” пира, Председатель никогда не пойдет за Священником, так как это будет поражением перед судьбой. Ситуация нерешенная и не может быть оценена однозначно.