Горе от ума характеристика образа Фамусов Павел Афанасьевич

ГОРЕ ОТ УМА

(Комедия, 1824; опубл. с пропусками – 1833; полностью – 1862)

Фамусов Павел Афанасьевич – один из ключевых героев комедии; богатый вдовец, барин, в чьем московском доме происходит действие, “управляющий в казенном месте”; отец Софии, в которую влюблен внезапно вернувшийся после трехлетнего отсутствия Чацкий. (Ф. был другом его покойного отца.) Образы Чацкого и Ф. полярно противоположны; один странствователь, другой домосед; один поднимает словесный бунт против дряхло-патриархального московского мира, другой – растворен

в этом мире без остатка и в каком-то смысле олицетворяет его.

Наиболее патетичный из монологов Ф. восхваляет московские нравы, неизменные век от века: здесь по отцу “и сыну честь”, тут у кого “душ тысячки две родовых, / Тот и жених”; московских дам можно сей час отправить “командовать в Сенат”, московские дочки “так и льнут к военным” – “А потому, что патриотки”. Особый восторг Ф. вызывают старички, которые “Поспорят, пошумят… и разойдутся”. Это не просто “похвальное слово Москве”, но некий ретроспективно-утопический образ идеального общества “фамусовского”

типа; точно так же – знаменитые календарь Ф., записи в котором он проглядывает в 1-м явл. 2-го д. (во вторник к Прасковье Федоровне в дом… в четверг на погребенье… в четверг, а может, в пятницу, а может, и в суббо ту – крестить “у вдове, у докторше”), не просто деталь его быта, но свод правил московского миропорядка, основанного не на делах, а на связях.

Соответственно, бал в фамусовском доме, во время которого Чацкий будет объявлен сумасшедшим, – это маленькая “модель” Москвы, гости Ф. – князья Тугоуховские с 6 дочерьми, Хлестова, Скалозуб и другие – представляют срез московского общества.

Как положено вдовому московскому барину, Ф. заигрывает со служанкой дочери (“зелье, баловница”), находится в особо тесных отношениях с докторшей-вдовой, которая должна не просто родить, но именно по особому “расчету” Ф. И при этом он “монашеским известен поведеньем”. Как положено человеку “века минувшего”, он страшится новых веяний. Во время первого же разговора с Чацким (чье возвращение его совсем не радует – помимо прочего и потому, что Чацкий беден, это не московский жених с “тысячками двумя” душ) Ф. затыкает уши, чтобы не слышать смелых речей. Естественно, он порицает французские моды и лавки Кузнецкого моста (традиционный комедийный мотив переосмыслен; обычно предметом осмеяния становились не “ругатели” мод, но сами модники и модницы).

В этом он отчасти совпадает с Чацким, обличающим дух подража-нья; но в том и разница, что “мода” для Ф. – не враг самобытности и самостоятельного русского ума, а всего лишь один из псевдонимов новизны, которую он ненавидит. Разница между книжными и бисквитными лавками для него несущественна (ср. тот же мотив в “Графе Нулине” А. С. Пушкина, написанном после знакомства с “Горем от ума”). Главный враг для Ф. – ученье, ибо оно разрушает неподвижность мира – главное условие долгоденствия его “московской утопии”.

Неосуществимая мечта: “забрать все книги да и сжечь”.

И, как типичного московского барина, его водят за нос все кому не лень. И дочь, и ее возлюбленный Молчалин, взятый Ф. в секретари именно за робость и услужливость, и Софиина служанка Лиза. На сцене Ф. впервые появляется в тот самый момент, когда София и Молчалин, всю ночь (по счастью, платонически) проведшие наедине, еще не расстались; Лиза переводит часы, чтобы их звоном потревожить покой любовников и предупредить о том, что оставаться вместе уже небезопасно; сначала Лиза, затем София и Молчалин усыпляют бдительность хозяина, заподозрившего неладное. А последний выход Ф. на сцену приурочен к финальному свиданию Софии с Молчали-ным, во время которого та убеждается в низости и корысти “любовника”; картина ночного свидания дочери с секретарем повергает Ф. в ужас (особенно потому, что его покойная жена была большой охотницей до мужчин).

Комизм сцены усилен тем, что Ф. словно раздваивается между внезапно охватившей его ненавистью к “новой” Москве, которая заражена “духом” Кузнецкого моста (“Дочь! Софья Павловна! / Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми. / / В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!”) и прежней пламенной любовью к “столице, как Москва”. Только что (явл. 14) он грозил предать позорный случай огласке (“В Сенат подам, Министрам, Государю”), и тут же, в явл.

15, завершающем комедию, в слезном ужасе восклицает: “Что будет. говорить княгиня Марья Алексевна!!!” Мнение московской княгини стоит в его иерархии выше и значит для него больше, чем мнение русского царя, обретающегося в Петербурге.

Как все центральные персонажи комедии, Ф. имеет своих “двойников”. Один из них – Максим Петрович, “персонаж” исторического анекдота, который Ф. рассказывает в назидание Чацкому. (“На куртаге ему случилось обступиться; / Упал, да так, что чуть затылка не пришиб / / Был высочайшею пожалован улыбкой / /Упал вдругорядь – уж нарочно” – д. 2, явл. 2.) Это идеальный “прообраз” Ф. А его (и одновременно Максима Петровича) сюжетная тень – Молчалин, впитывающий московские традиции, живущий по московским правилам.

Поэтому разрыв Ф., уверенного, что Молчалин обманул его доверие, с “секретарем” может оказаться временным, на что намекает финальный монолог Чацкого.