Герцен гениальный сподвижник Белинского
Александр Иванович Герцен (1812-1879). Герцен-критик был конгениальным сподвижником Белинского, самостоятельно разрабатывавшим проблемы реализма. Глашатаем реализма он остался и во время своей эмиграции. Еще до отъезда за границу в 1847 году Герцен весьма определенно высказался в русской критике как противник “официальной народности”.
В “Отечественных записках” появились его пародии и памфлеты: “Москвитянин” о Копернике”, “Путевые записки Ведрина”. Свои соображения о реалистическом театре он высказал в статье “По
Герцен оказал влияние на русскую критику своими философскими работами: “Дилетантизм в науке” (1842-1843), “Письма об изучении природы” (1845-1846). Много ценных критических суждений Герцен высказал в “Письмах из Франции и Италии”, “С того берега”, в “Былом и думах”.
В эмиграции Герцен написал книгу “О развитии революционных идей в России” (1851), статьи: “О романе из народной жизни в России”, являющуюся предисловием к немецкому изданию “Рыбаков” Григоровича (1857), “Новая фаза русской литературы” (1864), отражающую сближение автора с разночинной
Герцен разрабатывал, наряду с Белинским, методологические и философские основы критики; создал концепцию истории русской литературы под углом зрения развития освободительной борьбы в России; внес много нового в трактовку творчества ряда писателей XVIII и первой половины XIX века и, наконец, оригинально осмыслил проблему “героев времени”.
В “Дилетантизме в науке” и “Письмах об изучении природы” Герцен занят “расчисткой” общественного сознания. Он критикует педантизм и поверхностность, с которыми в русской критике толковали о научно-теоретических и эстетических проблемах. Герцен на новом уровне решал те проблемы, которые прежде ставила романтическая философская критика.
Рассмотрение различных систем мировой философской мысли от Платона и Аристотеля до современности увенчивалось у него обстоятельным разбором систем Шеллинга, Гегеля и лево-гегельянского движения в Германии. Герцен связывал свои выводы непосредственно с русской критикой, ее методологией и текущими задачами. Все это помогало укрепить реалистическую критику на прочном историзме.
Продолжая традиции А. Бестужева, Кюхельбекера, он в работе “О развитии революционных идей в России” осветил пропущенные звенья истории русской литературы, по-новому обрисовал облик многих великих писателей, уже истолкованных Белинским. Эта книга Герцена была известна Чернышевскому: он тайно воспользовался некоторыми ее идеями и разделами в своих “Очерках гоголевского периода русской литературы”.
Отныне история русской литературы как предмет изучения уже не мыслилась без того вклада, который внес в нее Герцен. Вводилась в исторический контекст целая плеяда революционных писателей-декабристов. Герцен сам относил себя, а также Лермонтова и Гоголя к числу “пробудившихся” после событий на Сенатской площади.
Не проблемы языка и романтической “народности”, не “абсолютная идея” искусства, даже не только “правда жизни” оказывались образующим центром всей истории русской литературы у Герцена, а непосредственная политическая борьба с самодержавием и крепостничеством. В ее свете решались и все другие проблемы. Принесенные жертвы заставляли сказать, что “история нашей литературы – или мартиролог, или реестр каторги”: Рылеев повешен, Бестужев умер на Кавказе в солдатчине после сибирской каторги, Полежаев умер в военном госпитале, Пушкин убит, Лермонтов убит, Грибоедов погиб в Тегеране, Кольцов убит своей семьей, Белинский – голодом и нищетой… Добавим: Герцен и Огарев после ссылки оказались в политической эмиграции как “государственные преступники”.
Мотив объединения всех революционных сил Европы в борьбе со всеми формами деспотизма сильно звучит у Герцена (он перекликался с главным мотивом парижской лекции Кюхельбекера).
Пушкин, призванный “явить на Руси поэзию как искусство”, “дебютировал великолепными революционными стихами”, за которые царь его сослал. Герцен показывал, что Пушкин не только пел, но и боролся, он не поддавался на ласки Николая I, хотевшего “погубить его в общественном мнении”. Байронист в южных поэмах, Пушкин отличался от Байрона не меньшими масштабами затрагиваемых проблем или легким эпикуреизмом, а тем, что “ему были ведомы все страдания цивилизованного человека (т. е. в этом он на уровне Байрона, но он обладал верой в будущее, которой человек Запада уже лишился” (в этом его преимущество перед Байроном).
Нет, Пушкин не исчерпал себя, тайна его творчества не вся выявилась: “Он пал в расцвете сил, не допев своих песен, не досказав того, что мог бы сказать”.
Лермонтов – “новое звено” в истории русской поэзии, говорил Белинский. Но кто еще принадлежал к этому звену, великий критик не досказал. Герцен протягивал нити: Лермонтов “полностью принадлежит к нашему поколению”, поколению “разбуженных великим днем” 14 декабря 1825 года.
Герцен хорошо раскрывает гражданское звучание поэзии Лермонтова, его умение “смело высказываться о многом без всякой пощады и без прикрас”.
Герцен чутко улавливал демократизацию литературы в целом. Гоголь – народный писатель, он принадлежит к народу “по своим вкусам и по складу ума”; “Гоголь полностью свободен от иностранного влияния… он больше сочувствовал народной жизни…” Он сосредоточился на двух самых заклятых врагах – на чиновнике и помещике. “Мертвые души” потрясли всю Россию”; “подобное обвинение было необходимо современной России”. “Это история болезни, написанная рукою мастера”. “Поэзия Гоголя – это крик ужаса и стыда”. По мнению Герцена, в этом и заключалась неувядающая жизненность “гоголевского направления”.
Вслед за Белинским Герцен высоко расценивал всю сатирическую традицию в русской литературе от Кантемира до Гоголя, исследовал силу различных “личин смеха”. Герцен восстановил значение такого важного звена в истории русской литературы, как Грибоедов. Он назвал Чацкого героем декабристского поколения.
Линию обличения Герцен протягивал и в будущее, в “новую фазу русской литературы”, когда вышли “Гроза” Островского, “Записки из Мертвого дома” Достоевского.
Какие бы сложные отношения ни возникали у Герцена с “Современником” в 50-х и 60-х годах, их объединяла общность судьбы, общность задач борьбы. В Лондоне, Герцен не захотел сблизиться с Чернышевским, специально приезжавшим в 1859 году для переговоров по поводу статьи Герцена “Очень опасно!!!”, в которой оспаривались преимущества разночинцев-революционеров по сравнению с дворянскими революционерами. Но когда царизм совершил так называемую “гражданскую казнь” над Чернышевским и затем сослал его в Сибирь, Герцен гневно выступил в “Колоколе”: “Чернышевский был вами выставлен к столбу на четверть часа – а вы, а Россия на сколько лет останетесь привязанными к нему?
Проклятье вам, проклятье – и, если возможно, месть!” (“Н. Г. Чернышевский”).
В “новую фазу русской литературы” Герцен вошел как образованнейший теоретик и художник, не торопившийся разделять все ее лозунги, пытавшийся понять их рациональную и историческую суть. Он заботился о том, чтобы связать “концы и начала” в реалистическом и освободительном движении. Молодым поколениям всегда чрезмерно свойственна тенденция “отталкиваться” от “отцов”.
Герцен хотел лучше понять “детей” и быть как можно более полезным для них.
Главное при этом состояло, конечно, в том, что сам Герцен после ошибок, колебаний, иллюзий, связанных с оценкой царской реформы, уклонов в либерализм постепенно переходил на сторону революционной демократии. Он полно и исчерпывающе характеризовал всестороннее значение деятельности лидера этой фазы литературы – Чернышевского.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...