Генезис образа Воланда

В апреле 1939 года Михаил Булгаков читал нескольким друзьям фактически уже законченный роман “Мастер и Маргарита”.
Прочитав три главы, спросил: “Кто такой Воланд?”. Слушатели замялись, Елена Сергеевна, чтобы подбодрить их, предложила обменяться записочками и в своей написала: “Дьявол”. Драматург А. М. Файко, увы, написал : “Я не знаю”.

В. Я. Виленкин (Тогда заместитель заведующего литературной частью МХАТа) угадал: “Сатана”. “Михаил Афанасьевич,- рассказывает в своих мемуарах В. Я. Виленкин,- не утерпев, подошел

ко мне сзади, пока я выводил своего “Сатану”, и, заглянув в записку, погладил меня по голове”.
Так почему же мы – через много лет, читая глазами,- так хорошо понимаем автора, а друзья, слушавшие то же из его собственных уст, смущенно решали вопрос, кто такой Воланд? “Отвечать прямо никто не решался,- замечает Виленкин,- это казалось рискованным”.
Но если склонится над рукописью в архиве, все сразу становится понятно: слушали они отнюдь не то же.
Как уже знает читатель, в первый и единственный раз Булгаков продиктовал роман на машинку полностью, в мае-июне 1938 года, а потом до конца дней слоями правил. Какой слой текста читал весною 1939 года? Может быть, машинописный первоначальный, звучавший так:
“Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый из них, приблизительно тридцатипятилетний и преждевременно облысевший, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю пару и свою приличную шляпу пирожком нес в руке. Второй, двадцатитрехлетний, был в синей блузе, измятых белых брюках, в тапочке и в кепке…”
Но окончательный вариант звучит, как известно, так: “Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в серенькую летнюю пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную пирожком пару нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.”
Что произошло? Те же Патриаршие пруды. Те же двое.

Но слово “сверхъестественных” теперь настойчиво переходит из правки в правку, чтобы остаться в этих строках навсегда. И вслушайтесь, как начинает шуршать слог “чер”: черная роговая оправа, черные тапочки Ивана. Тут дважды чертыхнется Берлиоз – непосредственно перед появлением клетчатого и сразу же после… Мы узнаем, что Бездомный “очернил” главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса Христа, очень “черными” красками.

Ненавязчиво, почти скрыто и все-таки трижды мелькнет эпитет “черный” в портрете Воланда. А затем и другой раз чертыхнется Бездомный. Воланд взглянет на небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, “бесшумно кружили черные птицы”.
Слог “чер” в слове “черный” теперь предваряет появление Воланда в романе. Только в первой главе девять раз упоминается черный цвет.
Итак, писателю нужно было, чтобы читатель узнал Воланда. Не расшифровал, не вычислил, а догадался. Он ищет путь не к логике – к интуиции читателя, что-то подсказывает ему, намекает, посмеивается.
Но в самом романе сатирические персонажи, как правило, Воланда не узнают. В романе его узнают только двое – мастер и Маргарита. Узнают еще до того как видят, независимо друг от друга и так согласно с друг другом: ” Лишь только вы начали его описывать…я уже стал догадываться…”- говорит мастер Ивану. “- Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин”.

Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой”.
Воланда должен узнать читатель, союзник автора. Но Воланд и не скрывает, кто он такой. Великий насмешник – его можно назвать богом сатиры, если бы он не был дьяволом – он с первых страниц затевает с всезнайкой Берлиозом свои жестокие игры в ” узнавание, неузнавание”
В его облике, повадках, речи то и дело вспыхивают блики мучительно знакомых примет… Лихо заломленный на ухо берет. Пера, правда, нет…

Набалдашник трости в виде головы пуделя… Он садится в позу, напоминающую скульптуру Антокольского “Мефистофель” (“…чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки”)… И когда Берлиоз, безуспешно пытающийся постичь истину, произносит про себя: ” Он не иностранец…он не иностранец…он престранный субъект…но позвольте, кто же он такой?…”-тот вдруг демонстративно разыгрывает сцену с папиросами – почти по “Фаусту” Гете.
Мефистофель: “Какого же вина вам выпить любо?” Фрош: “Как вас понять? Ваш выбор так велик?”
Воланд же проигрывает это так:
“- Вы хотите курить, как я вижу?- неожиданно обратился к Бездомному неизвестный,- вы какие предпочитаете?
– А у вас, что разные, что ли есть?- мрачно спросил спросил поэт, у которого закончились папиросы.
– Какие предпочитаете?- повторил неизвестный.
– Ну, “Нашу марку”,- злобно ответил Бездомный.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному.
-“Наша марка”.
И тут же издевательски-открыто предъявляет Ивану и Берлиозу свой знак – треугольник на крышке золотого портсигара. Теперь его нельзя не узнать. Читатель уже узнал его.

Но Иван и Берлиоз его не узнают.
Через несколько десятков страниц почти та же сцена разыгрывается со Степой Лиходеевым.
На этот раз дьявольский знак предъявлен сразу: “Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал…” А затем пародируется и Мефистофель, на этот раз оперный: ” Одиннадцать!.. Вот и я!
Но ни оперная фраза “Вот и я”, ни инфернальный треугольник ничего не говорят Степе. Но что же за треугольник предъявляет Воланд Берлиозу, а потом Степе? На крышке дорогого портсигара ставилась монограмма владельца, монограмма Воланда.
Если открыть “Энциклопедический словарь” Брокгауза и Ефрона, к которому так часто обращался Булгаков, и найти статью “Диавол”, то вся страница будет пестреть этими треугольниками. Треугольник – это греческая буква, дельта большая, первая буква слова “Дьявол”. Инициал Воланда.
Булгаков искал инициал Воланда – единственный, бесспорный, одновременно ясный и ускользающий. Но за несколько месяцев до того, как Булгаков в своей тетради начертил треугольник, Воланд имел другой инициал и портсигар описывался так: “… Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке дважды сверкнула синим и белым огнем бриллиантовая буква “F”.
F – первая буква слова “Faland”, что по-немецки означает “черт”. И в романе читатель встречает это слово в главе 17-Й: “А может быть, и не Воланд? Может быть, и не Воланд. Может быть, Фаланд?”
Но писатель, ведя свою доверительную и насмешливую игру с читателем, все-таки находит другой знак. Кому же неизвестна греческая буква дельта? Монограмма Воланда…
Как на ладони…