Философия истории в романе Л. Н. Толстого “Война и мир” роль личности и роль массы

В романе-эпопее “Война и мир” Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории. Писатель считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий. Он утверждал: “Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни”.

По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием – Божьим промыслом. В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской системой в астрономии: “Как

для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но как в астрономии новое воззрение говорило: “правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам”, так и в истории новое воззрение говорит: “правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам”.
В первом случае, надо было отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае точно так же необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость”.
Свобода человека, по Толстому, состоит только в том, чтобы осознать такую зависимость и постараться угадать предначертанное, чтобы в максимальной мере следовать ему. Для писателя был очевиден примат чувств над разумом, законов жизни над планами и расчетами отдельных людей, даже гениальных, реального хода сражения над предшествующей ему диспозицией, роли народных масс над ролью великих полководцев и правителей. Толстой был убежден, что “ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное”, поскольку “великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самим событием”.

И войны происходят не от действий людей, а по воле провидения.
По мысли Толстого, роль так называемых “великих людей” сводится к следованию высшему велению, если им дано его угадать. Это хорошо видно на примере образа русского полководца М. И. Кутузова. Писатель старается убедить нас, что Михаил Илларионович “презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело”.

В романе Кутузов противопоставлен как Наполеону, так и генералам-немцам на русской службе, которых роднит друг с другом стремление выиграть сражение, только благодаря заранее разработанному подробнейшему плану, где тщетно пытаются учесть все неожиданности живой жизни и будущего действительного хода битвы. Русский полководец, в отличие от них, обладает способностью “спокойного созерцания событий” и потому “ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит” благодаря сверхъестественной интуиции. Кутузов влияет лишь на моральный дух своего войска, так как “долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью нельзя одному человеку-, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти”.

Этим и объясняется и гневная кутузовская отповедь генералу Вольцогену, который от имени другого генерала с иностранной фамилией, М. Б. Барклая де Толли, сообщает об отступлении русских войск и о захвате всех основных позиций на Бородинском поле французами. Кутузов кричит на принесшего дурные вести генерала: “Как вы… как вы смеете!.. Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне.

Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему… Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге… Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля…

Отбиты везде, за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской”. Здесь
фельдмаршал кривит душой, ибо подлинный неблагоприятный для русской армии исход Бородинского сражения, следствием чего и стало оставление Москвы, известен ему не хуже, чем Вольцогену и Барклаю. Однако Кутузов предпочитает нарисовать такую картину хода битвы, которая сможет сохранить моральный дух подчиненных ему войск, сохранить то глубокое патриотическое чувство, которое “лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека”.
Резкой критике подвергает Толстой императора Наполеона. Как полководца, вторгающегося со своими войсками на территорию других государств, писатель считает Бонапарта косвенным убийцей множества людей. В данном случае Толстой даже вступает в некоторое противоречие со своей фаталистической теорией, согласно которой возникновение войн не зависит от людского произвола.

Он полагает, что Наполеон был окончательно посрамлен на полях России, и в результате “вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров”. Толстой верит, что “нет величия там, где нет простоты, добра и правды”. Французский император после занятия союзными войсками Парижа “не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки…”. И даже когда Наполеон опять захватывает власть во время ста дней, он, по мнению автора “Войны и мира”, лишь нужен истории “для оправдания последнего совокупного действия”.

Когда же это действие совершилось, оказалось, что “последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек в одиночестве на своем острове играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого”.
И Наполеон, и другие персонажи исторического процесса у Толстого – не более чем актеры, исполняющие роли в театральной постановке, срежиссированной неведомой им силой. Эта последняя в лице столь ничтожных “великих людей” являет себя человечеству, всегда оставаясь в тени.
Писатель отрицал, что ход истории может определяться “бесчисленными так называемыми случайностями”. Он отстаивал полную предопределенность исторических событий. Но, если в своей критике Наполеона и прочих полководцев-завоевателей Толстой следовал христианскому учению, в частности, заповеди “не убий”, то своим фатализмом он на самом деле ограничивал способность Бога наделить человека свободной волей. Автор “Войны и мира” оставлял за людьми лишь функцию слепого следования предначертанному свыше.

Однако позитивное значение философии истории Льва Толстого заключается в том, что он отказался, в отличие от подавляющего большинства современных ему историков, сводить историю к деяниям героев, призванных увлекать за собой инертную и бездумную толпу. Писатель указал на первенствующую роль народных масс, совокупности миллионов и миллионов индивидуальных воль. Насчет же того, что именно определяет их равнодействующую, историки и философы спорят по сей день, сто с лишним лет спустя после публикации “Войны и мира”.