Философия и поэтика романа “Бильярд в половине десятого” Генриха Белля

В “Бильярде в половине десятого”, где критика времени острее, чем в более ранних произведениях, прием воспоминаний более последовательно выдержан в монологах семьи Фемель, и эти монологи призваны с помощью воспоминаний обосновать поведение персонажей в настоящем.

Интересно отметить, что замысел писателя и избранный им прием влияют на композицию романа, деля его на две почти равные части. Из 13-ти глав “Бильярда” прошлое в виде воспоминаний доминирует в первых шести главах. Настоящее фигурирует здесь на втором плане, выполняет

как бы служебную роль, давая ассоциативный толчок потоку сознания. Оно, таким образом, оказывается почти иллюзорным.

Лишь с главы седьмой настоящее (с момента выхода вернувшегося из эмиграции Шреллы из следственной тюрьмы, где он оказался потому, что даже через двадцать два года после падения фашизма еще числится в списках “преследуемых лиц”) равноправно вступает в действие, которое теперь развивается в двух временных планах, одинаково насыщенных событиями и одинаково действенных – прошлом и настоящем.

Прием воспоминания позволяет писателю последовательно знакомить и вводить читателя во

внутренний мир своих героев – Генриха Фемеля, Роберта, Иоганны, Шреллы и др. Это, по сути дела, переходящий из уст в уста монолог, иногда внутренний монолог основных действующих лиц, который, с одной стороны, раскрывает их человеческую сущность, с другой стороны – воссоздает атмосферу политической жизни Германии на протяжении 50 лет, объясняет связи и взаимоотношения, формирование типичных, психологических и идеологических черт трех поколений.

Интересно, что характеры, объединенные под общим названием “агнцы”, не способные к общественной активности, оказываются в романе и эстетически и духовно недостаточными и психологически очерченными. Их позиция “над схваткой” лишает характер динамики развития, подтверждает как бы идею Франса о том что, в “божественной неизменности”, в сущности, мало человеческого.

В этой связи следует рассмотреть и фразу из Гельдерлина, превращенную Беллем в настойчивый рефрен романа – “Сердце всевышнего, сострадая, остается твердым”. Она также оказывается не только амбивалентной, но и внутренне диалектичной, заряженной противоположными зарядами и противопоставленной человеческой морали.

Религиозная символика оказывается в “Бильярде” очеловеченной, наполненной ясным и вполне реальным содержанием и, по всей видимости, ни в коей мере не только не мешает автору сказать правду о современности, но и как бы вызывает в нем внутреннее противодействие мыслящего и сострадающего человека жестким религиозным догмам.

Нам кажется, что глубокое и непредвзятое исследование стилистического своеобразия “Бильярда” с комплексным учетом мировоззрения писателя поможет подтвердить наше ранее высказанное мнение о реалистическом подтексте и амбивалентности художественных средств у Белля.

Система образов в “Бильярде” представляет собой семейный групповой портрет, в котором показаны не просто три поколения немецкой интеллигенции, но и их взаимосвязь, их психологическая обусловленность временем, в котором формировались эти поколения, а также обусловленность родовой и социальной характеристики каждого в отдельности и всех вместе.

Причем авторская точка зрения на Роберта Фемеля, олицетворяющего собой немецкую интеллигенцию середины ХХ века, отнюдь не однозначна; она окрашена и сочувствием к герою и едва заметной иронией над ним.

Смысл приема воспоминаний заключается не только в том, чтобы показать общность в судьбе семьи Фемелей, но также и нечто общее и закономерное в исторических и общественных процессах. Уход в самоизоляцию, характерный для главных действующих лиц романа, есть не проявление доброй воли, он является результатом неприятия морали “буйволов”, их политики, которая проводилась в Германии на протяжении почти полувека.

Принципу построения характера, который, как мы видим, превалирует в изображении Роберта Фемеля, подчинены и все остальные образы, т. е. и они даны с разных точек зрения, организующих объемность изображения; они даны через миф о человеке, они постепенно раскрываются в своей истинной сущности (через воспоминания) и они показаны в саморазвитии.

Характер старого Фемеля также дан через миф о нем – самораскрытие: та же старомодная вежливость, но с большей долей теплоты, то же постоянство в повседневных привычках (завтраки в отеле “Кронер” с неизменным, хотя и давно недоевшим меню), то же неприятие “причастия буйвола”, однако сдобренное изрядной долей иронии, то же, хотя и более легкое, увлечение любимой профессией, та же служба в армии в качестве сапера (в период первой мировой войны), но с менее быстрым повышением в чинах, та же игра в бильярд (но по вечерам), но есть и существенная разница: для старого Фемеля, человека, юность которого не совпала с наступлением фашистской реакции, человека, внутренний мир которого сформировался на рубеже двух веков, характерно более мажорное мировосприятие; живое воображение, ироническое отношение к жизненной борьбе, оптимистическая уверенность в будущем, стремление к созиданию и успеху, творческая энергия и умение находить и видеть смешное, жизнелюбие и внутренняя устойчивость свидетельствуют о духовном здоровье типичного представителя интеллигенции старшего поколения.

Для старшего Фемеля всегда есть перспектива в будущем, которое часто реальнее настоящего, он как бы из будущего смотрит в настоящее, и потому жизнь в его представлении не так катастрофична, как для Роберта с его экзистенциальным мировосприятием. Старый Фемель воспринимает жизнь как танец, в котором он не хочет и не может быть статистом, для Роберта же жизнь трагична. Именно поэтому старику удается мужественно пережить все беды, выпавшие ему на долю (и ввергнувшие Роберта в душевное подполье, в самоизоляцию); смерть близких – детей, сестры, отца, уничтожение его детища – построенного им аббатства, безумие жены, приобщение любимого сына Отто к “причастию буйвола” и т. д.

Сходство проявляется в том, что Генрих Фемель, создав миф о себе, становится сам рабом своего мифа, своего танца; он, в сущности, отнюдь не солист, а скорее статист в созданном им церемониале завтраков в кафе “Кронер”, прогулок по городу, семичасового бильярда в “Принце Генрихе”, репетиций хора, посещений клуба и т. п. Вот почему, когда он в день восьмидесятилетия так безвозвратно порывает с установившимся ритуалом, его поступок выглядит в высшей степени многозначительно, как подведение итога, как признание ошибки, как акт хотя и запоздалого, но мужественного осознания долга. В обоих Фемелях наблюдаются фамильные и социальные черты интеллигенции, воспитанной в традициях философского просвещенного гуманизма: глубокого уважения к человеческой личности, сознание ценности ее.

И Роберт, и старший Фемель высказывают одну и ту же мысль, что отдали бы двести аббатств за жизнь Эдит, или мальчика, попавшего в концлагерь за то, что приносил Фемелям вести от Роберта в его голландский период.

Обоих Фемелей сближает одинаково неконформистское отношение к общепринятым ценностям – к памятникам культуры, которые фетишизирует обыватель и которые уничтожает Роберт именно потому, что видит в них почву, взрастившую “буйволов”; к воинским орденам – символом буйволиной мужественности, которые выбрасывает в сточную канаву старший Фемель, к памяти, воплощенной в каменных надгробьях (“плюньте на мой памятник!” – говорит старший Фемель), к извращенным “буйволами” нравственным понятиям и т. п. Сближает их и непоколебимое отвращение к самим “буйволам”, которые исправно молятся, причащаются, поклоняются “высшей силе”, избивают “агнцев” и… “едят картофель с подливой”.