Фабула пушкинского романа “Арап Петра Великого”

Аналогия между петровским временем как тем, чему должно следовать, и современной Пушкину русской действительностью в “Стансах” проводится в лирическом ключе, в порядке глубоко эмоционального личного переживания поэта. Однако вскоре у Пушкина возникает творческая потребность воссоздать эпоху преобразований и образ царя-преобразователя в произведении большого эпического размаха, которое могло бы явиться новым, более убедительным “уроком” для николаевской современности. И вот через полгода с небольшим после “Стансов”

Пушкин приступает к работе над своим первым, если не считать ранних отрывочных набросков, опытом в совершенно новой для него области художественно-повествовательной прозы – историческим романом “Арап Петра Великого” (1827; заглавие дано позднейшими редакторами, в рукописи роман названия не имеет).

Фабула пушкинского романа основана на семейных преданиях об его прадеде по материнской линий питомце – крестнике – и одном из помощников Петра I, “арапе” – африканце – Абраме Петровиче Ганнибале, жизнь и судьба которого были исполнены самых диковинных и в высшей степени драматических происшествий.

В ранний период творчества почти сказочный образ необычного “черного” предка живо привлекал поэта своей романтической экзотикой, что делало его очень подходящим лицом и для героя романа. Но теперь главное для Пушкина было не в этом. Тема “арапа” была связана с темой Петра.

Мало того, история отношений между предком Пушкина, который, как сказано о нем в романе, стремился “быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа” и в то же время был “царю наперсник, а не раб” (строка о нем из позднейшей пушкинской “Моей родословной”), и предком Николая I, в свою очередь искренне любившим и высоко ценившим своего сподвижника, также могла явиться поучительным примером надлежащих взаимоотношений между монархом и подданным. Пушкину, который питал в эту пору иллюзии о возможности сотрудничества с верховной властью в деле преобразования страны и просвещения народа, было весьма важно дать Николаю I и этот “урок”.

Повествовательные произведения на темы из русской истории писались и до Пушкина. Но в них было весьма мало исторического. Древние русские люди либо выступали в патетическом облике античных героев (повесть Н. М. Карамзина “Марфа Посадница”), либо наделялись сентиментальной “чувствительностью” (его же “Наталья, боярская дочь”).

Не было в этих произведениях и сколько-нибудь правдивого изображения соответствующей исторической эпохи. Все это никак не удовлетворяло Пушкина. В своем романе он несколько романтизировал облик героя – африканца Ганнибала. Но в то же время он сумел на крайне ограниченном пространстве (написано всего шесть с небольшим глав) дать правдивую и вместе с тем изумительно красочную и выразительную картину жизни и быта Петровской эпохи.

Перед читателем воочию предстал период ломки всего старого, отжившего и создания новой русской государственности, с резкими противоречиями, с антагонизмом “старины” и “новизны” и вместе с тем со сложностью, неоднородностью самой “новизны”, заключавшей в себе наряду с добрыми семенами и зачатки дальнейших отрицательных явлений русской жизни. Последнее наглядно олицетворено в контрастных образах Ибрагима – предка самого поэта – и Корсакова – предка графа Нулина.

В изображении исторической эпохи Пушкин, как правило, столь же строго фактичен, как и в “Борисе Годунове”. Сам он прямо (при публикации одной из глав) отсылает читателей к историческим источникам, которыми пользовался. Из них Пушкин заимствовал фактические данные, бытовые подробности, некоторые эпизоды. Так, весьма характерное “представление” Корсакова царю-“плотнику” “на мачте нового корабля” точно воспроизводит подобную же аудиенцию, данную Петром I одному иностранному послу.

Невымышленное лицо и сам Корсаков. В частности, упрек в “мотовстве”, сделанный ему царем, увидевшим его в “бархатных штанах”, почти буквально воспроизводит подлинные слова Петра. И новая прозаическая форма повествования давала возможность Пушкину неоднократно прибегать к подобному приему.

Органически, с тончайшим стилистическим мастерством и потому совершенно незаметно для читателя вплетаемые в повествовательную ткань романа, эти своеобразные скрытые цитаты, по которым лишь чуть-чуть прошлась художественная кисть автора, звучат как живые “голоса” минувшей эпохи, придавая изображению и реалистичность, и исторический колорит. В романах В. Скотта Пушкина особенно привлекало умение автора давать описание жизни прошлых веков без ходульной напыщенности, присущей трагедиям классицизма, без “чопорности чувствительных романов”, наконец, без ложно-величавого “исторического” пафоса, а непосредственно и просто, “домашним образом”, как если бы она описывалась их современником (“О романах Вальтера Скотта”, 1830).

Подобным “домашним образом” Пушкин начал показывать историческую эпоху уже и “Борисе Годунове”. Полностью так показана она в “Арапе Петра Великого”. Особенно проявляется это в обрисовке Петра I. “Шекспир, Гете, Вальтер Скотт не имеют холопского пристрастия к королям и героям”,- подчеркивал Пушкин. Именно так и вырастает с самого начала перед читателями даваемая в основном восприятием “не раба, а наперсника” Ибрагима, совсем простая, человеческая и вместе с тем в высшей степени импозантная фигура царя-преобразователя.

Причем Петр показан не в минуты его героических деяний (о них только упоминается), а в подчеркнуто домашней, чисто бытовой обстановке: в кругу семьи, за игрой в шашки со шкипером, в доме Ржевского в качестве свата, заботливо устраивающего семейные дела своего крестника. “Земное божество” поэтов XVIII в. сводится Пушкиным с условных, одических “небес”, ставится на “землю”; иконописный лик превращается в реальный исторический портрет “человека высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняного трубкою во рту”, который, “облокотись на стол, читал гамбургские газеты”. Подобная простота образа Петра, намеченная уже и “Стансах” рифмами плотник – работник, была одним из первых замечательных достижений Пушкина-прозаика.