Эстетические основы возникновения акмеизма

Многие образцы поэтической продукции “Цеха поэтов” представляли собой почти центоны, составленные из строк участников содружества. Чтобы убедиться в этом, разберем здесь две начальные строфы стихотворения “Свершение” (1913), написанного членом “Цеха” Граалем-Арельским (псевдоним Стефана Петрова):

Млечный путь, как исполинский гейзер, Залил светом звездные поля… Со звезды далекой Бительгейзе Мне видна печальная Земля. Час настал назначенных свершений, Ледяные двинулись полки, И в огне вулканных извержений, Сбросил полюс

к югу ледники.

С одной стороны, целый ряд ключевых мотивов этого стихотворения не может не напомнить внимательному читателю акмеистических стихов о программном поэтическом тексте другого участника “Цеха” – Михаила Зенкевича, также озаглавленном “Свершение”:

И он настанет час свершения, И за Луною в свой черед Круг ежедневного вращения Земля усталая замкнет. И, обнаживши серебристые Породы в глубях спящих руд, От полюсов громады льдистые К остывшим тропикам сползут…

С другой стороны, образ “Млечного Пути” до Грааля-Арельского использовался Сергеем Городецким:

Не хочу

читать я в вечных, Непонятных мне письменах, Что во тьме и в лентах млечных Держит звездный небосклон… и полемизировавшим с Городецким Осипом Мандельштамом: Нет, не луна, а светлый циферблат Сияет мне, и чем я виноват, Что слабых звезд я осязаю млечность?

С третьей же стороны, логично предположить, что сама тема звездных катастроф и Млечного Пути возникла в произведениях участников “Цеха поэтов” не без влияния Грааля-Арельского, который, как известно, был профессиональным астрономом, а потому щеголял в своих стихотворениях экзотическими терминами и названиями (вроде “звезды Бительгейзе”).

Мы не случайно выбрали для цитирования на этих страницах стихи прочно забытого, второстепенного участника “Цеха”. Ведь с точки зрения историка литературы никакой вкусовой “табели о рангах” нет и быть не может, не говоря уже о том, что к началу 1910-х гг. репутации подавляющего числа членов корпорации еще далеко не сложились. “В молодости, лет двадцати трех-двадцати четырех любят стихи поэтов своей группы. А потом уже ничьи не любят – только свои”, – признавалась Анна Ахматова Л. К. Чуковской, подразумевая при этом поэтические произведения всех участников “своей группы”: от прославленного Николая Гумилева до безвестного Грааля-Арельского.

Разумеется, можно и должно обратить внимание на то обстоятельство, что объединений, некоторыми своими чертами сходных с “Цехом поэтов”, в истории русской словесности насчитывается немало. Разного рода литературные студии более или менее процветали во все времена. “Цех поэтов” однако, отличался от подобных ему кружков уникально подобравшимся составом участников с гениальным педагогом (Гумилевым) во главе. А это, в свою очередь, превратило скромное содружество в чуть ли не самую перспективную литературную школу начала XX века. “Литературная школа – понятие растяжимое: от эпохального направления до компании друзей”, – указывала Лидия Гинзбург, рассуждая как раз о феномене “Цеха поэтов”.

Ситуация внутри “Цеха” и в отношении к нему петербургских и московских художников слова кардинально изменилась в конце 1912 года, когда Гумилев и Городецкий предприняли форсированную попытку преобразовать литературную школу в литературное направление, базирующееся на основе единой идейно-эстетической платформы. Из пестрого списка “Цеха поэтов” Городецкий и Гумилев отобрали шесть имен. Наряду с синдиками это были Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Осип Мандельштам и Владимир Нарбут.

Логично предположить, что список акмеистов, сложившийся из суммы двух достаточно самостоятельных групп, следует рассматривать в качестве своеобразного “наглядного” воплощения программного тезиса акмеизма: “Искусство есть состояние равновесия прежде всего”. Присутствие в списке “левых” акмеистов (Нарбута и Зенкевича) было уравновешено включением в этот же список “правых” акмеистов (Мандельштама и Ахматовой). Наличие среди участников группы стихотворцев, склонных к красочности и избыточности (Нарбут, Зенкевич, Городецкий), уравновешивалось фигурами тех акмеистов, о которых Л. Я. Гинзбург с полным на то основанием писала: “Особая профильтрованность сближает непохожих Ахматову, Гумилева, Мандельштама. Ахматова – поэт сухой.

Ничего нутряного, ничего непросеянного. Это у нее акмеистское”.

Отметим, что предложенная гипотеза, как кажется, содержит вполне адекватный ответ на недоуменный вопрос, сформулированный в письме “цеховика” Алексея Скалдина к “цеховику” Георгию Иванову: “Но как склеить Нарбута с Ахматовой?”. Заметим также, что не кто иной, как Николай Гумилев в письме к Анне Ахматовой с легкостью “склеил” два “крайних” имени акмеистического списка: “Я совершенно убежден, что из всей символической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными”.