Эпигонство в литературе (О литературе)
Эпигонство (от греч. epigonos – родившийся после) непредумышленное (или полуосознанное), происходящее спонтанно, нетворческое подражание. Разумеется, между ним и подражанием художественным, по законам диалектики, не может быть абсолютно четкой границы. Неудачная попытка “приемно” использовать в своем творчестве литературные темы, образы или стилистику предшественника, будет закономерно воспринята читателями как обыкновенное эпигонство.
Однако можно наметить несколько наиболее характерных различий “приемного” и “механического”,
Сознательно парафразирующий художник внутренне убежден в нормальности и целесообразности того, что он использует в своих целях какие-то литературные мотивы – даже когда расхожие эстетические предрассудки пытаются учить его противоположному. Так поступал Пушкин, парафразируя Байрона в “южных” поэмах, так поступал Блок, черпая для своей драмы “Роза и крест” из средневековой французской литературы и бретонского фольклора, так поступали поэты французского Парнаса, преломляя в своих произведениях античные мифологические сюжеты… Эпигонское же подражание
Причем эпигон, напротив, очень стыдится похожести своего творения на “образец” или “переклички” своего почерка с чужим стилем. Он боится и упреков в подражании, будучи внутренне убежден, что “подражать грешно”…
При творческом подражании всегда налицо переработка чужого, подчинение его собственной творческой личности. Эпигонское подражание имеет обратный характер. Эпигон не “спорит”, не “борется” с поэтикой того литературного авторитета, которому следует.
Он просто воспроизводит внешние черты этой поэтики в упрошенном виде. Эпигонское подражание может проявляться также в невнятном копировании тех или иных клишированных (либо в творческой практике конкретного автора, либо в какой-то поэтической традиции), изношенных приемов, рассматриваемых подражателем как “само собой разумеющиеся” черты “истинной” поэзии. Так могут воспроизводиться определенные типы рифм, ритмика, синтаксис, метафорика и т. д.
Художественное подражание всегда преследует какие-то творческие цели, например, оно может быть, парадоксальным образом, средством “отталкивания” от стиля какого-то близкого по духу поэта. Эпигонское подражание, напротив, всегда бесцельно. Оно не от высокого мастерства, а от неумения, не от внутренней свободы, а от внутренней скованности.
Творческий парафразис всегда заметен (так сказать, выделен курсивом) именно потому, что он должен как-то “работать” в произведении, выполнять определенную функцию как прием. Эпигонство обычно отличается невыраженностью, “размытостью”. Оно стремится уйти в тень, стушеваться.
Малозаметность факта эпигонства – одна из причин “живучести” в литературе этого типа подражания. Эпигон использует те сюжетные, композиционные, стилевые и т. д. средства, которые наиболее “привычны” уху и глазу современных читателей и критиков. В силу этого “приемное” подражание бывает объектом критики, пожалуй, чаще, чем эпигонское именно оно заметно, и факт его “бросается в глаза”.
В творчестве эпигона всегда резко ослаблено (или даже отсутствует) личностное начало, внешне довольно гладкое, оно грешит самым главным: безликостью, бесцветностью, обыкновенностью, из-за которой не у всякого критика “подымается рука” ругать эпигонские произведения.
Эпигон, как правило, творит в русле литературной моды, ориентируясь на наиболее популярных в данный момент художников и на литературные течения, доминирующие на сегодняшний день.
В свете этого ясно, почему в 30-40-е годы XIX в. было так много эпигонов Пушкина и Жуковского, в 60-е – Некрасова, а в конце века – Надсона. Основное средство “профилактики” эпигонства, по-видимому, расширение и углубление личной культурной эрудиции, систематическая начитанность, постоянная “тренировка” в чтении “хороших и разных” поэтов прошлого и настоящего, тренировка в умении угадывать: в чем же состоит и чем достигнуто их отличие? Далее, опасность “впасть в эпигонство” тем меньше, чем больше “допущено” в созданное произведение собственной личности, чем яснее автор понимает свои цели.
Чем более он уверен в своей способности ответить перед собой самим и читателем за каждый примененный прием, за каждое произнесенное слово.