Единственный критерий художественной истины верность (по роману “Бесы”)

В процессе работы над “Бесами” Достоевский сделал характерную запись о совмещении разных аспектов повествования в его “Хронике” и о внутренней оправданности такой системы. Единственный критерий художественной истины верность, в том числе и психологическая всего изображаемого: “Я сидел у Грановского третьим и слушал его азартный разговор с Шатовым. Вообще, если я описываю разговоры даже сам-друг – не обращайте внимания: или я имею твердые данные, или, пожалуй, сочиняю сам – но знайте, что все верно”.

Дается даже примерный

вариант той формы, в какой будут вводиться “сочиненные” эпизоды: “Там, где говорит о заседаниях, делает, как Хроникер, примечание: может быть, у них и еще были заседания – и, конечно, были – я не знаю, но дело наверно происходило так…”. И далее; “Я там их дело не знаю в Швейцарии, но сущность направления, философии, смысл действий определены у меня верно: за это ручаюсь” (там же).

Виртуозно сочетается авторское “я” и “я” рассказчика в повествовательном стиле “Братьев Карамазовых” уже на самых первых страницах романа. В кратком вступлении “От автора” роман назван

“жизнеописанием моего героя”, причем отмечается, что “жизнеописание-то у меня одно, а романов два”, что теперь будет изображен лишь один момент из первой юности моего героя” и т. д. Но уже с самого начала повествования, с первых строк так называемого “предисловного рассказа” (“История одной семейки”) мы отчетливо видим, как голос автора замещается голосом скотопригоньевского хроникера: “Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова…”; “Теперь же скажу об этом помещике, как его у нас называли…”; “…он все-таки всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду” и т. д. Повествование естественно и просто переходит от автора к рассказчику. Только что автор предупредил читателя, что катастрофа с Митей составит предмет “первого вступительного романа или, лучше сказать, его внешнюю сторону”, как повествование перехватывает местный старожил, заявляющий: “Подробностей не знаю, но слышал лишь то…”; “Но я знаю, что он мать запомнил потом на всю жизнь…”; “Я завещания сам не читал, но слышал…” и т. д. В. Е. Ветловская справедливо отмечает тенденцию к стиранию границ между авторской речью и речью рассказчика в романе, демонстративно подчеркнутую Достоевским во вступлении.

Вместе с тем не менее определенно на протяжении всего повествования читателю романа дано понять, что существенные различия между автором и рассказчиком сохраняются, и их относительная самостоятельность имеет важный художественный смысл.

Свободное соединение голосов разных повествователей, обладающих различной степенью осведомленности (от подчеркнуто-неполного знания хроникера до авторского всеведения) дает Достоевскому-психологу новые возможности. Подвижность позиции, с которой ведется рассказ о том или ином персонаже, позволяет вобрать в единое повествовательное русло разные уровни исследования психологии (от поверхностного наблюдения до глубокого проникновения в подсознание героя).

Однако такое совмещение повествовательных аспектов, которое выглядит столь естественно, что мало замечается читателем, не могло бы осуществиться, если б оба повествовательных “голоса” не определялись одной общей, принципиально важной творческой установкой – установкой на описание фактов, изображение глубин души, как отметил Достоевский, а не на авторские психологические рассуждения. Такие рассуждения есть у обоих повествователей, но по объему они незначительны. Повествователи Достоевского в этом смысле действительно “не психологи”.

Пространные внутренние монологи персонажей, споры героев, в которых обсуждаются также психологические проблемы, повествователи изображают, стремясь к предельной достоверности, но, как правило, очень скупо комментируют. Психологический анализ осуществляется иными средствами, которыми в равной мере пользуются оба повествователя (и “автор”, и рассказчик). Внутренний мир персонажей Достоевский все чаще стремится раскрывать без психологического анализа со стороны повествователя, с помощью описания объективных фактов, внешних проявлений душевного состояния.