Два поэтических века одной царскосельской статуи
“Молочница с разбитым кувшином” П. П. Соколова в русской лирике ХIХ-ХХ веков
Вот уже почти два века зимой и летом, весной и осенью сидит она, подперев щеку рукой, и глядит отрешенно-задумчиво на разбитый кувшин, из горлышка которого тонкой струйкой течет прозрачная и холодная вода. И совсем не обращает внимания на шелест деревьев и голоса посетителей Екатерининского парка, а посетители при виде ее, конечно, вспоминают бессмертные строки, посвященные ей поэтом, видевшим ее рождение:
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой,
Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.
Эти строки написал Пушкин осенью 1830 года в Болдине. Почему он вспомнил о печальной царскосельской деве в нижегородской деревне?
Это было время перехода Пушкина в новое качество – мужа, отца семейства, время своеобразного подведения итогов предыдущей жизни, время воспоминаний о прожитом и виденном. И, наверное, Пушкин вспоминал и о прежних увлечениях, о “девах” своей юности. Кто знает, может быть, перебирая их в памяти, размышляя о превратностях любви,
Яркости припоминания способствовала и поездка поэта в Царское Село в 1829 году, после девятилетнего перерыва – это героиня одной из басен поэта-классициста Жана Лафонтена (1621-1695), с творчеством которого был хорошо знаком Пушкин. Вот текст этой басни, имеющей название “Молочница и кувшин с молоком”:
Фонтан и скульптура не имеют одного, строго определенного названия. – Ред.
Перетта с кувшином молока на голове
Поверх платка
Спешила в город быстрым шагом.
Она нарочно была налегке –
Простая юбка, низкие башмаки;
А на ходу
Наша молочница прикидывала в мыслях,
Сколько дадут за молоко,
Как на эти деньги купит она сто яиц,
А это – целых три выводка.
“Если постараться, – рассуждала она, –
То будет совсем не так трудно
Развести курочек полон двор;
И даже самый хитрый лис
Тогда не помешает мне купить за них свинью;
А откормить свинью – еще того легче;
Когда свинья разжиреет в самый раз,
Я и ее продам за хорошие деньги;
И разве тогда по нынешним ценам
Я не заведу и коровку и теленка?
То-то он будет скакать в стаде!”
И от радости Перетта подскочила сама,
Кувшин упал –
Прощайте и коровка, и свинка, и курочки!
Хозяйка стольких богатств
Печальным взглядом обводит свою прибыль
И бредет объясняться к мужу,
Опасаясь, что быть ей битой.
Из этого рассказа был сделан фарс:
Он называется “Кувшин молока”.
Кто в мечтах не выигрывал битв?
Кто не строил воздушных замков?
Пикрохол, и Пирр, и наша молочница,
И безумцы, и мудрецы –
Все мы грезим наяву в свое удовольствие,
Всех нас обольщает утешный обман:
И целый мир у наших ног,
И все почести, и все красавицы;
Когда я один – никто против меня не устоит,
Я низлагаю падишаха,
Я царь, меня любит народ,
Венец горит на моем челе;
Но чуть что-то стряслось, и я пришел в себя –
И я все тот же Жан-бедняга.
Как и всякая басня, эта содержит мораль: все человеческие мечты, наши воздушные замки разрушает беспощадная действительность.
Именно эту мысль подчеркнул в своем стихотворении, посвященном статуе Перетты в царскосельском саду, современник А. С. Пушкина Михаил Данилович Деларю (1811-1868), вступивший с ним в своеобразное творческое соревнование:
Что там вдали, сквозь кустов, над гранитным утесом мелькает,
Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?..
Ты ль предо мною, Перетта? – Тебе изменила надежда,
И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд.
Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник:
С ропотом льется за край, струйки в долину несет.
Снова здесь вижу тебя, животворный мой Гений, надежда!
Так из развалины благ бьет возрожденный твой ток!
С. А. Кибальник в работе “Антологические эпиграммы Пушкина” пишет: “В отличие от Пушкина Деларю в большей степени опирался на сюжет лафонтеновской басни о молочнице. Превращение пролитого молока в животворный источник служит поэту аллегорией разрушенных и вновь возрожденных надежд”