Душа русского крестьянина в “Записках охотника”

Тургенев – первый среди русских писателей – показал живые души, души простых крестьян, в которых вековой гнет не убил лучших человеческих качеств – ума, доброты, глубокого понимания красоты, стремления к правде. Уже первым рассказом “Хорь и Калиныч” писатель опровергает господствовавшее мнение, будто бы простым людям чужды тонкие чувства. Нежная дружба связывает двух столь различных по характеру крестьян

Хоря и Калиныча. Калиныч – натура поэтическая, Хорь практичен и рассудителен. Характеризуя Хоря, Тургенев сравнивает

его с греческим философом Сократом, с Петром Первым. Но друзья гармонично дополняют друг друга.

С изумлением наблюдает автор их встречу: “…Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря Старик радушно его приветствовал”.

Старозаветный крепостник Стегунов (“Два помещика”), казалось бы, добрейший человек”: “низенький, пухленький, лысый, с. двойным подбородком, мягкими ручками и порядочным брюшком… большой хлебосол и балагур…” Он “никогда ничем не занимался и даже “Сонник” перестал читать”. Его философия проста: “коли

барин – так барин, а коли мужик – так мужик…” На крестьян он смотрит как на скот, который можно разводить или уничтожать. Невзлюбились ему две крестьянские семьи, и он откровенно признается, что старается извести их: “…и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал – кой-куды; да не переводятся, что будешь делать?” Все это рассказывает спокойно, с ясным взглядом, веселой улыбкой.

С такой – же “добрейшей, улыбкой” прислушивается он к звукам, доносящимся из конюшни: там по его приказу секут буфетчика Васю. Прихлебывая чай с блюдечка, он произносит в такт ударам: “Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чкжи-чюк!” Спокойной обыденностью происходящего Тургенев подчеркивает бесчеловечность крепостного права.

В лице Стсгунова представлено старое, дикое барство. Но еще страшнее барство современное, “культурное”. Отставной гвардейский офицер Аркадий Павлович Пеночкин (“Бурмистр”) получил “отличное” воспитание. В его доме все устроено на европейский манер.

Он “культурно” выжимает соки из своих крестьян и так же “культурно” наказывает дворовых. Когда лакей, подал ему неподогретое вино, он позвонил и, не повышая голоса, сказал вошедшему слуге: “Насчет Федора… распорядиться…”

Этот эпизод привел В. И. Ленин в статье “Памяти графа Гейдена” для характеристики “гуманности” либералов: “Тургеневский помещик тоже “гуманный” человек… по сравнению с Салтычихой, например, настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только “распоряжается” издали, как образованный человек, в мягких и гуманных формах, без шума, без скандала…”

Крепостной крестьянин – жертва не только помещика, но и его помощников – бурмистров, приказчиков, без-стыдно наживающихся за счет крестьян. “Зверь – не человек; сказано: собака, пес, как есть пес”, – характеризует бурмистра Софрона крестьянин Анпадист (“Бурмистр”). К этому же типу принадлежит и Николай Еремеич (“Контора”).

Вся читающая Россия увидела в “Записках охотника” живое, правдивое, высокохудожественное отражение русского быта. Однажды, рассказывал Тургенев, на платформе одной маленькой станции к нему подошли двое молодых людей, “по костюму и по манерам вроде мещан или мастеровых. “Позвольте узнать,- спрашивает один из них, – вы будете Иван Сергеевич Тургенев?” – “Я”.- “Тот самый, что написал ” Записки охотника “?” – “Тот самый”. Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. “Кланяемся вам,- сказал один из них,- в знак уважения и благодарности от лица всего русского народа”.

Другой только молча поклонился”.

Книга встревожила крепостников. По распоряжению Николая I цензор, пропустивший отдельное издание “Записок охотника”, был отстранен от должности. Правительство искало повода, чтобы расправиться и с автором книги. Такой повод скоро представился.

Тургенев писал Полине Виардо: “Я, по высочайшему повелению, посажен под арест в полицейскую часть за то, что напечатал в одной московской газете несколько строк о Гоголе… Хотели заглушить все, что говорилось по поводу. смерти Гоголя, – и, кстати, обрадовались случаю подвергнуть вместе с тем запрещению и мою литературную деятельность”.

Сидя под арестом, он написал рассказ “Муму”. Изображая старую барыню, писатель придал ей черты своей матери, а в основу рассказа положил действительный случай из ее жизни. По своей антикрепостнической направленности рассказ является прямым продолжением “Записок охотника”.