Достоевский и немецкая и проза XX века

Знакомство с Достоевским сыграло в 1890-1900-е годы большую роль не только для идейного и художественного самоопределения того поколения писателей, которое пришло на смену писателям-натуралистам в самой Германии. Не меньшее значение оно имело и для того отряда представителей литературы немецкого языка, развитие которых протекало на территории тогдашней Австро-Венгерской монархии. Изучение истоков творчества почти всех крупных немецко-австрийских писателей XX в., уроженцев Праги и Вены, – Р. М. Рильке, Ф. Кафки, М. Брода, Ф. Верфеля, Г. Мейринка,

С. Цвейга, И. Рота – показывает, что Достоевский оказал на каждого из них заметное и существенное, хотя далеко не однозначное воздействие.13 Об этом говорят не только их прямые признания, но, что является гораздо более важным и весомым, – многие основные образы и идеи собственных их произведений.

Первый из представителей “пражской” школы писателей, встреча которого с Достоевским заслуживает специального рассмотрения, тем более что она далеко еще не осмыслена в полном объеме, – крупнейший из немецких поэтов начала XX в. Р. М. Рильке. Внимание молодого Рильке на Достоевского обратил в 1896-1897 гг. Я. Вассерман,

и внимательное изучение произведений русского романиста стало в последующие годы одной из важнейших вех на том пути, который в 1899-1900 гг. дважды привел Рильке в Россию и, по признанию самого поэта, сделал со навсегда его духовной родиной.14

В 1899 г. Рильке, читая “Бедных людей” Достоевского, сделал it своем дневнике запись, что не знает “ни одной книги, которую можно было бы поставить рядом с нею”.15 Зимой 1899-1900 гг. молодой поэт вместе со своей приятельницей Л. А. Андреас-Саломе упорно занимаются русским языком и литературой, и он переводит на немецкий язык из первого романа Достоевского фрагмент, который произвел на него особое впечатление, – историю студента Покровского и его отца (перевод этот, который Рильке собирался опубликовать в издательстве “Инзель”, остался ненапечатанным и до сих пор не разыскан). Но этим не ограничилось знакомство Рильке с Достоевским. Как свидетельствует та же запись в дневнике поэта, ко времени чтения “Бедных людей” он уже был в общих чертах знаком с основными фактами биографии русского писателя.

В дальнейшем в письме к генерал-майору фон Седлаковицу от 9 декабря 1920 г. он сравнивает военную школу, в которой ему пришлось учиться в юношеские годы по желанию отца, с омским острогом, описанным в “Записках из Мертвого дома”.16 Как свидетельствуют письма и произведения Рильке, он был знаком также с некоторыми ранними вещами Достоевского, кроме “Бедных людей”, с “Идиотом” и, вероятно, – полностью или в отрывках – с “Братьями Карамазовыми”.

Однако наиболее существенны, разумеется, не эти внешние, разрозненные биографические факты, а та своеобразная интерпретация творчества Достоевского, характеров и психологии его героев, которая постепенно сложилась у Рильке и которая во многом повлияла на его собственные творческие искания 1900-х годов.

Во время своих поездок в Россию Рильке дважды посетил Толстого, творчество которого вызывало у него преклонение и к фигуре которого он испытывал и в 1890-1900-е годы, и позднее огромный интерес.17 Сопоставление суждений Рильке о Толстом и Достоевском позволяет понять специфические черты его восприятия Достоевского, знаменательного для понимания многих сторон творческого облика и самого Рильке.

В письме к А, Н. Бенуа от 28 июля 1901 г. Рильке высказал чрезвычайно важную для него вообще мысль о соотношении поэзии и философии: в процессе духовного развития у него сложилась нелюбовь ко всем и всяким философским системам, претендующим на непререкаемость и предъявляющим к человеку узкие и догматические требования. Крайне характерен и тот пример, на который ссылается поэт в подтверждение своей мысли: “Вы собственными глазами можете видеть, каким ничтожно малым стал в Германии Ницше с тех пор, как каждый приказчик сделался ницшеанцем!” 18

Рильке испытывал острую неудовлетворенность общей атмосферой социальной и интеллектуальной жизни кайзеровско-юнкерской Германии начала XX в. При этом одним из характерных ее проявлений он считал стремление уложить “живую жизнь” со свойственными ей неисчерпаемым богатством и динамикой в прокрустово ложе различного рода “гладких” и всеобъемлющих философских систем, придающих их творцам и адептам в собственных глазах ложную значительность и самоуспокоенность. Путь Ницше от смелого протеста против философского догматизма позитивистов до вульгарного “ницшеанства”, которое легко оказалось по плечу самому рядовому “приказчику”, был в глазах Рильке красноречивым подтверждением той опасности, которую представляет собой догматизация отвлеченной философской “системы”, претендующей на мнимую универсальность.

С отталкиванием Рильке от догматического философствования было связано, с одной стороны, неприятие им философского учения позднего Толстого, который, как немецкий поэт полагал, вслед за Тургеневым изменил своему подлинному призванию художника-творца во имя “преднамеренной” и “односторонней” отвлеченной системы, а с другой – его отношение к Достоевскому.

“Когда из философского развития одного человека вырастает целая система, – писал Рильке, – меня охватывает почти гнетущее чувство какой-то ограниченности…, и я всякий раз пытаюсь искать человека там, где его опыт, синтетический и нерасчлененный, еще выступает во всей своей живой полноте, без ущерба, наносимого ому ограничениями и уступками, которых требует любая систематизация. Всегда есть некая преднамеренность там, где философия становится религией, т. е. начинает предъявлять к другим догматические требования, в то время как на деле она является лишь грандиозным образом жизненного пути ее создателя, боровшегося с жизнью и смертью. Незабываемое явление и великие примеры – Иисус Христос и Достоевский”.