Что такое “подводное течение” в пьесах А. П. Чехова? (на примере комедии “Вишневый сад”)

В жизни люди часто говорят не то, что думают. В теории литературы этот неявный, потаенный смысл, который не совпадает с прямым значением фразы, называется “подтекстом”. В прозаических произведениях передать этот смысловой эффект довольно легко с помощью всезнающего автора-рассказчика. Например, в романе Н. Г. Чернышевского “Что делать?” (гл.2, VI) бойкая мамаша Марья Алексеевна Розальская обращается к своей дочери Вере: “Друг мой, Верочка, что ты такой букой сидишь?

Ты теперь с Дмитрием Сергеевичем (домашним учителем младшего

сына – О. П.) знакома, попросила бы его сыграть тебе аккомпанемент, а сама бы спела!”. Эта фраза, замечает автор, имела целых четыре смысла, которые сам автор и поясняет. Первый был предназначен домашнему учителю: “Мы вас очень уважаем, Дмитрий Сергеич, и желаем, чтобы вы были близким знакомым нашего семейства”.

Второй смысл предназначался дочери: “А ты, Верочка, не дичись Дмитрия Сергеича, я скажу Михаилу Иванычу (жениху Веры – О. П.), что у учителя уже есть невеста, и Михаил Иваныч тебя к нему не будет ревновать”. Для самой мамаши эти слова имели третий смысл: “Надо его (домашнего учителя – О.

П.) приласкать; знакомство может впоследствии пригодиться, когда будет богат, шельма”. Четвертый смысл выдавал корыстный интерес мамаши: “Приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок”.
Драма как род литературы принципиально отличается от прозы тем, что в ней каждый персонаж характеризуется через собственную речь и поступки, без прямых подсказок со стороны автора пьесы. Поэтому создать подтекст в драме значительно труднее, чем в прозе. А. П. Чехову это удавалось благодаря особому построению диалога между героями или целого эпизода.

В. И. Немирович-Данченко назвал эту характерную особенность чеховской драматургии “подводным течением”.
Примером “подводного течения” может служить монолог Раневской из второго действия. Любовь Андреевна считает, что разорение послано ей в наказание за грехи: она всегда сорила деньгами; после смерти мужа сошлась с любовником; после трагической гибели сына, бросив маленькую дочь на попечение бестолкового брата, уехала во Францию, чтобы забыться. Исповедь героини свидетельствует, что она потратила лучшие годы жизни впустую, ничего серьезно не делая, интересуясь только любовными приключениями, которые окончились крахом: любовник нашел ее в Париже, обобрал и бросил. После такого покаянного монолога кажется, что Любовь Андреевна осознала свои ошибки, но слишком поздно (исправить что-либо уже нельзя), и в этом заключен драматизм ее образа.

Однако Чехов, используя “подводное течение”, показывает, что Раневская ничего подобного не чувствует. После серьезных рассуждений о грехах она должна бы отключиться от окружающих впечатлений, потрясенная открывшейся ей сейчас горькой правдой о самой себе. Но нет!

Она слышит вдали музыку местного оркестра и мечтает: “Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок” (II). Значит, легкомысленная натура Раневской проявилась и здесь, ее раскаяние было неглубоким и не имело никаких серьезных последствий.
В конце второго действия Аня, увлеченная словами Пети Трофимова о достойной жизни во имя будущего, решает, что уедет из дома и будет жить не за счет крестьян, как ее предки-помещики, а собственным трудом. На вишневый сад опускается ночь. Издали слышен голос Вари, которая ищет Аню: “Аня! Где ты?”.

Аня не откликается и убегает вместе с Петей к реке, а вдогонку ей несется: “Аня! Аня!”. Этот призывный крик зовет молодую девушку вернуться домой. Ответом на призыв становится тишина.

Сценический эпизод наравне с прямым значением (мечтательной девушке в ясную летнюю ночь хочется не спать, а гулять по саду) получает переносное (подтекстное) толкование: драматург подчеркивает решимость молодой героини порвать со своей прежней жизнью (домом и имением) и идти навстречу новой, неизвестной, но такой заманчивой жизни.
После Чехова прием “подводного течения” стали применять и другие русские драматурги. Например, в самом конце пьесы М. Горького “На дне” (1902) ночлежники, обсудив недостойное поведение исчезнувшего Луки и выслушав монолог Сатина о правде и Человеке, поют невеселую песню: “Солнце всходит и заходит, А в тюрьме моей темно”. В этот момент вбегает Барон и сообщает, что Актер повесился.

Наступает тягостное молчание. Эта пауза вполне объяснима: все присутствующие поражены новостью, ведь только полчаса назад они видели живого Актера и разговаривали с ним. Общее замешательство Сатин выражает фразой, которая внешне не имеет отношения к смерти Актера: “Эх… испортил песню… дурак!” (IV).

Кто этот дурак – Барон или Актер? О какой песне можно жалеть, когда сейчас умер Актер, доверчивый и незлобивый человек? Фраза Сатина, сказанная вроде бы невпопад, демонстрирует растерянность ночлежников и указывает на их сложные чувства: страх, удивление, жалость.

Здесь опять наблюдается эффект “подводного течения”: герои чувствуют и думают не то, что говорят.
Несколько раз прием “подводного течения” использует советский драматург А. Н. Арбузов в пьесе “Таня” (1938). В последней картине Таня, участковый врач, почти случайно встречается со своим бывшим мужем Германом Балашовым в маленьком сибирском поселке, куда ее вызвали к больному малышу. Как выяснилось, это был сын Германа и его второй жены – Юрик. У Тани и Германа тоже был сын, тоже Юра, о котором отец ничего не знал, так как Таня ушла от него еще до рождения ребенка.

Однако Танин Юра умер два года назад от дифтерита. Уезжая из поселка, героиня хочет рассказать Герману о своем и его сыне. Читатель догадывается об этом намерении Тани благодаря выразительному построению эпизода. Герман говорит о своей любви к сыну, который крепко спит здесь же в детской кроватке, и благодарит Таню за то, что она вылечила ребенка.

Таня “подходит к кроватке, смотрит на спящего Юрку и вдруг оборачивается к Герману и произносит: “А ты знаешь, что я… что у меня был… Впрочем, теперь это ни к чему”” (8). Таня хотела рассказать об умершем сыне, но не сделала этого, чтобы не огорчать Германа.

Проявленное здесь великодушие вполне соответствует ее характеру, постепенно раскрывающемуся в пьесе.
Часто в реальной жизни человек по сути является совсем не тем, чем он кажется окружающим его людям. Обнаружить истинное лицо (“подводное течение”) знакомого или незнакомого человека – увлекательная задача для внимательного наблюдателя и для настоящего драматурга. Чехов, например, в образе Пети Трофимова различает внешний облик “недотепы” и прекрасные душевные качества.

На первый взгляд Петя – “облезлый барин”, смешной и неловкий. Он никак не может окончить курс в университете и поэтому живет бедно, случайными заработками. У него не растет борода, он носит рваные калоши, его так потрясают упреки Раневской на балу, что от возмущения он… падает с лестницы. Он красиво говорит о необходимости работать, а сам на протяжении всей пьесы ничего не делает.

Он ехидно поддразнивает Варю, называя ее “мадам Лопахина”. При этом он тактичный и умный человек, который верно судит об окружающих. Петя с симпатией относится к Раневской, снисходительно – к Гаеву, дружески – к Ане.

Именно он понимает и лучше всех формулирует суть жизненной позиции помещиков – владельцев вишневого сада. “Вы живете в долг, на чужой счет, за счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней” (II), – говорит он Ане. Именно Петя подсказывает Лопахину, что с вырубкой вишневых деревьев надо подождать до отъезда бывших владельцев. Так в пьесе создается неординарный характер героя, в котором переплетаются множество черт, как и в реальном человеке.
Подводя итог, отметим, что прием “подводного течения” в пьесах Чехова заменил искусственный драматургический прием – реплику “в сторону”. “Подводное течение” позволило углубить содержание пьес и характеры отдельных героев. Ведь о человеке, говорил Немирович-Данченко, следует судить не по его словам и даже не по его делам, а по его мыслям.

Сознательная ориентация драматурга на подтекст (“подводное течение”) неминуемо ведет к замене традиционных драматургических приемов на новые: к ослаблению роли главной сюжетной линии и к рассредоточению действия по многим побочным сюжетным линиям (любовный треугольник Яша – Дуняша – Епиходов, вечные поиски денег у Симеонова-Пищика, дружба Ани и Пети и т. д.); к особому способу соединения комического и лирического; к тщательной разработке декораций и звукового оформления. А в результате последняя пьеса Чехова отличается необычной правдивостью и убедительностью.