Читая новеллы, повести, пьесы А. Чехова

Характерно, что Чехов, как художник и человек работы на благо народа. Он был прекрасным врачом: говорят, литература любит варягов, ведь мы знаем немало замечательных медиков, которые стали мастерами художественного письма – С. Руданский, В. Вересаев, Г. Булгаков и т. п. Верил у лучших представителей интеллектуальной прослойки, способных на большой подвиг, часто и незаметный, у имени общественных благ. Однако, сбившись на ошибочные окольный пути, с субъективными стремлениями и недостатком воли, не все герои писателя способны выйти из сложных

жизненных обстоятельств, опираться неурядицам.

Скажем, в “Дуэли” представленные два мировоззренческие антиподы – безвольный и недовольный личностными ситуациями интеллигент Лаевский и зоолог фон Корен, который есть уверенным в собственной правоте ницшеанцем, способным на крайние мероприятия ради очищения общества от бездействующего, паразитирующего элемента. Понятие совести, великодушия, милосердие для фон Корена чужие: он способен убить на дуэли неприятеля, даже если тот проявил к нему человечность и благородство.

Однако сам автор здесь, как и в большинстве своих произведений, не дает

какого-то рецепта решения проблемы – он лишь побуждает к раздумьям: ведь ни одна человек не может претендовать на истину. Истина определенной мерой познается самой жизням, часто страданием и испытаниями. Поэтому в повести “Дуэль” звучат жизнеутверждающие мотивы.

Как и Достоевский, автор верит в спасение добром и красотой.

Оптимистичные мотивы звучат в рассказе “Студент”, которое сам автор считал своим любимым произведением. Через внутренний залог студента духовной академии Великопольского автор передает собственные раздумья о жизни, о текучести времени, которое из времен подвига Христоса несет нерастраченность идеалов правды и красоты, сакральность осознания жертвенности у имени человечества, утверждая извечные стремления вдоль всей истории к красоте, правде, добрая, к поискам лучшего в ЧЕЛОВЕКЕ.

Пессимистически настроенный холодным ненастьем, дорожным мраком, невольным наблюдением печальных видов, убогих сел с вдовьими хатками, бедностью, студент Великопольский случайно встречается с простыми крестьянками Василиной и ее дочерью Лукерьей. В беседе с ними будущий пастырь упоминает евангельский сказ об апостоле Петра, который в холодную ночь трижды отказывался от Христоса, горько каясь потом. Рассказ о давней трагедии малодушного человечества, которое не ощутило Бог рядом, переступив через святость, пробуждает счувства боли, осознание собственной греховности, проторяет какие-то невидимые связи с прошлым, выходя за часовопросторови границы:

“Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь омрачала, то, очевидно, то, в чем вон только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему-к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной древесное, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что вон умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душа Петра”.

Встреча с бедными вдовами, с чужой, молча высказанной болью стала импульсом к переосмыслению студентом жизни, к пониманию сакральных связей прошлого и современного: “Прошлое, думал он, – связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекающих одно из второго. И ему казалось, что вон только что видел оба конца этой цепы: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой”.

Читая новеллы, повести, рассказ, пьесы А. Чехова, можно без преувеличения утверждать, что он глубоко христианский писатель рядом с Ф. Достоевским, Г. Лесковым, христианский более внутренне, чем декларативно. В его творчестве весомым есть не сам текст, а подтекст, даже будничные, печальные и смешные на первый взгляд жизненные реалии несут в себе сакральную символику (забегая заведомо, хочется сказать, что печальный, ностальгический развод с Вишневым Садом из одноименной драмы выступает символом изгнания человека из Рая за нарушение священных принципов). Чехов, для которого общественные коллизии и проблемы являются магистральными в творчестве, все же больше предоставляет преимущество моральным приоритетам, мотивы у писателя оттесняют на задний план социальные разногласия в человеческой среде.

Как и у его предшественника Федора Достоевского, тема преступления, искупления у Чехова есть одной из ведущих. Осмысление этой проблемы часто выступало художественным антагонизмом утопическим иллюзиям литературы вопросов (“Кто виноват?” О. Герцена, “Что делать?” Г. Чернышевского, “Ком на Руси жить хорошо?” Г. Некрасова), в которой утверждалась мысль о создании земного рая на земле путем гвалтовної изменения социальной организации жизни, сотворением нового сознания, которое обязывало быть “честным с собой” (такой антидуховный императив становится доминантой у сторонников психоанализа, в частности и украинского классика В. Винниченко), а не перед Высшей Правдой – перед Бог.

Среди литературы, где осмысливались в философских измерениях моральные истоки злого начала в человеке как генетического следствия грехопадения, а не социальной дисгармонии, нужно назвать прежде всего романы идей русского и мирового классика Федора Достоевского “Преступление и наказания”, “Братья Карамазовы”, “Бесы”, “Идиот”, повести М. Лескова, в частности “Леди Макбет Мценского уезда”, пьесу Л. Толстого “Влада тьмы” (“Власть тьмы”), ряд повестей и рассказов А. Чехова (“Драма на охоте”, “В овраге”, “Спать хочется”, “Убийство” и т. п.), определенной мерой и роман украинского писателя “Разве ревут волы, как ясли полные?”, произведения западноевропейских классиков “Невиновный” Г. Аннунцио, новеллы Ги де Мопассана, серию романов Э. Золя и т. п.. В произведениях последнего носителями злого начала выступают люди с деформированной генетикой – собственно, дети греха.

Тема о моральных христианских принципах, об искуплении собственных или чужих преступлений доминировала в свое время в произведениях Тараса Шевченко, в частности в поэмах “Ведьма”, (“Осыка”), “Варнак”, “Княжна” др.

Тяготение к психоанализу, присущий Ги де Мопассану, Г. Ибсену, Э. Золя, 3.Фрейду, С. Цвейгу, как одного из факторов многих художественных парадигм, стилей, направлений (неоромантизм, символизм, импрессионизм, экспрессионизм, фрейдизм и т. п.), часто становится приоритетным в славянских литературах, в частности в творчестве А. Чехова, И. Бунина, Л. Андреева и т. п..