Чехова освободили от русской души
Постановка “Трех сестер” в Нюрнбергском театре
В связи со столетием со дня кончины Чехова, как и во многих других странах, в Германии оживилось внимание к его пьесам. Ныне на сценах страны, где великий писатель провел свои последние дни, присутствуют три “Чайки”, а также пары “Трех сестер” с “Дядями Ванями”.
Для директора Нюрнбергского театра (Staatstheater Nurnberg) Клауса Кузенберга (Klaus Kusenberg) “Три сестры” – первое обращение к чеховской драматургии (премьера состоялась 17 апреля). “Начальные репетиции были очень
Режиссер использует новейший перевод произведения, в котором Ульрика Цемме (Ulrike Zemme) максимально приблизила язык к современному стандартному немецкому. Это воспринимается публикой легко, можно сказать, близко к сердцу. Пьеса сокращена на треть, все второстепенные персонажи отсутствуют. По мнению Кузенберга, это
Для него центральная и вневременная тема “Трех сестер” – поиск смысла жизни или, вернее, как же быть дальше, то есть по-нашему – “Что делать?” и “Кто виноват?”. Более всего Кузенберг связывает “сестер” с телевизионным ток-шоу, где каждый ноет свое, абсолютно не прислушиваясь к мнению других. Кроме собственных бед эту компанию эгоистов интересует вряд ли что-либо еще.
Это словно конкурс на самого несчастного.
При этом нюрнбергский режиссер попытался, несмотря на то, что Чехов назвал это свое сочинение “драмой”, решить многие сцены в комедийной форме, доведенной местами до клоунады и фарса. Все это действительно углубляет абсурдно-трагическое настроение происходящего на сцене, оттеняя то, что в “Сестрах”, по определению самого автора, получилось “мрачнее мрачного”.
Ирина никак не может повзрослеть, постоянно играет с неваляшкой на резиночке, которая “не бьется, не ломается, а только кувыркается”. Одеты сестры в современные элегантные платья символических расцветок. Вечная невеста Ирина, разумеется, в белом.
Маша по-школьному черно-коричневая, а старая дева – синий чулок Ольга носит платье соответственное – темно-синей расцветки.
Маша (Таня Кюблер; Tanja Kubler ) истерична и нелепа, но так естественна и трогательна в своих чувствах, что вызывает сочувствующий смех и заставляет прослезиться. Ольга (Аделина Шебеш; Adeline Schebesch ) комична своим преувеличенным целомудрием, а Ирина – уменьшающимся с каждой сценой трудолюбием. Ее роль исполняет восходящая звезда нюрнбергского театра Анна Мария Курикова (Anna Maria Kurikova) . Ее творческой биографии в минувшем апреле была посвящена большая статья в главном немецкоязычном театральном издании “Театр сегодня” (Theater Heute) . Андрей (Томас Нуннер; Thomas Nunner ), пытающийся доказать сестрам любовь к ненавистной жене, философствующий Вершинин (Михаэл Хохстрассер; Michael Hochstrasser ), Чебутыкин (Дитмар Саебиш; Dietmar Saebisch ) с его вечной газетой – забавные недотепы, вызывающие приступы доброго смеха вплоть до последних сцен, когда зрителям уже не удается сдержать слезы.
Наталья (Рут Анна Хардмайер; Ruth Anna Hardmeier ) – и вовсе фарсовая фигура, в мятой пижаме, семенящая по-куриному.
Эксцентричен, если не сказать – абсурдно-комичен в этой постановке Соленый (Рольф Киндерман; Rolf Kindermann ). Он делает нелепые гимнастические упражнения, плюется семечками, кричит петухом.
При том очень романтичен и трогателен Тузенбах (Себастьян Хельц; Sebastian Holz ). Его уход со сцены – высшая точка спектакля. Невозможность последнего объяснения с Ириной обрекла его на смерть еще до пули, пущенной Соленым. Как и должно, начальный комедийный тон сменяется трагической безысходностью.
Тема нюрнбергских “Сестер” классически чеховская – несостоявшееся чудо, непришедшее избавление. Правда, “зеленая русская тоска” ассоциируется у Клауса Кузенберга с зажигательной балканской музыкой, композицией ” Калашников” (Бреговича), под которую отплясывают Ирина с Тузенбахом на несостоявшемся празднике, когда в Дом уже не пускают ряженых.
Пространственные перемещения в спектакле очень логичны и динамичны. Декорации (Гюнтер Хелвиг; Gunter Hellweg ) состоят из одиннадцати зеленых кресел (по количеству персонажей), создающих иллюзию постоянного движения. В первом весеннем, мирном, именинном акте кресла составляют солидный удобный диван, освещенный мягким светом, создающим атмосферу уюта и защищенности.
Во втором акте, где быт и обычаи сдвинуты со своих мест, где гостей выгоняют из дома, влюбленные никак не найдут уголка, чтобы побыть наедине, и все подчинено интересам младенца, уютный диван распадается на хаотичные островки, разбросанные по сцене.
Третий акт – ночь пожара: кресла повернуты спинками к зрителям, крестообразно прикреплены светильники, на заднем плане по линии сцены настоящий огонь. Простейшими средствами создается картина кладбища. Кресла – могильные камни, быт сломан, бестолков.
Реальность – кладбище разбитых надежд.
И, наконец, в четвертом акте с наклонной сцены исчезают все реквизиты. В последней сцене кружатся сестры, взявшись за руки, в механическом танце. Вместо музыки все громче и громче слышится звук струящейся воды. Черные стены медленно освещаются, “и жалость капает слезами с потолка”.
Течет вода – то ли это слезы безысходности, то ли начало всемирного потопа, а может, очистительный дождь неумирающей надежды.
Спектакль увлекает с первой сцены. Действие разворачивается динамично, нет затянутостей или излишеств. Вместе с тем, хотя публика приняла спектакль восторженно, критика не была однозначной. В частности, один из авторов, восхищаясь актуальностью перевода и постановки, с полной серьезностью написал: “Это освобождает Чехова от давящей меланхолии и русской души”.
Вот как.