Черты писателя жизнь (Бунин И. А.)

Рассказ был у Ивана Алексеевича Бунина самым распространенным (если не самым любимым) жанром. В данную книгу вошли лучшие его рассказы, написанные на протяжении шестидесяти лет.

Между “Танькой” и “Бернаром” пролегает молодость, зрелость и старость художника. Впрочем, старость и Бунин – понятия несовместные. Были болезни, были долгие годы нужды, было подорванное здоровье.

Но старости – не было, тот человек удивительным образом сохранил до конца дней (а умер он восьмидесяти трех лет, в 1953 году) живость и пылкость характера,

остроту и ясность ума, волю к творчеству.

И всегда оставался верным себе, своему таланту, своему призванию.

Всю свою долгую жизнь служил Бунин русской литературе, драгоценнейшими чертами которой считал глубину, серьезность, простоту, непосредственность, благородство, прямоту. Воспитанный в первую очередь на Пушкине, который “вошел в него” почти с младенчества, Бунин впитал в себя традиции великих русских классиков – Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого, которого всегда боготворил, Чехова; лишь Достоевского он почти не воспринимал. Но, сделав духовное богатство лучших художников слова как бы частью

своего “я”, Бунин, как всякий большой талант, остался независимым и свободным от непосредственного, в буквальном смысле слова, влияния “великих”.

Его творчество – верность, преемственность, продолжение, но никогда – не подражание. Бунинское слово невозможно спутать ни с чьим другим; на каждом его творении – печать его личности, единственной и неповторимой.

С самых ранних лет Бунина отличало обостренное, повышенное ощущение жизни, природы, “радость существованию в этом никому из нас не понятном, а все-таки очаровательном земном мире”, а также безграничное и постоянное удивление этому существованию. Он каким-то особым, первородным и, как сам выражался, “звериным” чувством любил землю и все, что “в ней, под ней, над ней”. “Я все физически чувствую,– признавался он. – Я настоящего художественного склада. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, боже мой, до чего остро, даже больно!..” И еще: “Нет, мучительно для меня жить на земле!

Все меня мучает своею прелестью!” Эта сверхчувствительность ко всему земному проявлялась у Бунина в его впечатлительности, в переменчивости настроений, в редкостной наблюдательности, в артистическом даре изображать людей, – интуитивно, с первого взгляда он видел человека насквозь.

Бунин обладал также необычайно сильным свойством всем существом ощущать себя крупицей, крохотной частью мироздания, бесконечного во времени и пространстве. Отсюда – его постоянное, страстное желание проникнуть в тайны и загадки жизни, познать “тоску всех стран и всех времен”. “…Я представляю себе вот такое же как сейчас летнее утро, с тем же самым солнцем, что горит на моем подоконнике, – пишет он в июле 1917 года в России, – и совершенно ясно вижу белый мраморный дворец на горном обрыве острова, столь знакомом мне, и… человека, которого называли императором и который жил в сущности очень недавно, – назад тому всего сорок моих жизней, – и очень, очень немногим отличался от меня: вижу, как сидит он в легкой белой одежде, с крупными голыми ногами в зеленоватой шерсти, глядя на блестящий под солнцем, горячий мозаичный пол атрия, на котором лежит, дремлет и порой встряхивает головой, сгоняя с острых ушей мух, его лю-бимая собака…”

Это – всего лишь запись в дневнике, а с какой силой пережито и воссоздано мгновение давно ушедшей жизни римского императора Тиверия…

Другая запись, уже во Франции:

“Раннее осеннее альпийское утро, и звонят, зовут к обедне в соседнем городке. Горная тишина и свежесть и этот певучий средневековый звон – все тот же, что и тысячу, пятьсот лет тому назад, в дни рыцарей, пап, королей, монахов. И меня не было в те дни, хотя вся моя душа полна очарованием их древней жизни и чувством, что это часть и моей собственной давней, прошлой жизни.

И меня опять не будет – и очень, очень скоро – а колокол все так же будет звать еще тысячу лет неведомых мне людей”.

Не это ли обостренное мироощущение позволило двадцатилетнему Бунину перевоплотиться в маленькую крестьянскую девочку Таньку, “влезать в шкуру” деревенских стариков и старух, передать грусть стареющего “мелкопоместного” Капитона Иваныча? Конечно, немалую роль играла здесь и судьба Бунина, родившегося в обедневшей дворянской семье и проведшего детство в типичном русском полуразорившемся имений; деревенский, помещичье-крестьянский дух и уклад, мало сказать, были хорошо знакомы ему, – они были впитаны им с младенчества. Но не в одной судьбе тут было дело.

И здесь нужно сказать о другой важнейшей черте личности художника. С такою же силой, с какой Бунин привязан был к жизни и к тем, кто творит добро на земле,- ненавидел он смерть, тлен, разрушения, приносимые войнами и социальными несправедливостями, болезнями, и, естественно, носителей зла. Он был врагом всего того, что нарушало изначальную природную гармонию, в которую он незыблемо верил.

Поэтому, например, рассказ “Петлистые уши” об омерзительном выродке и убийце, возводящем в философию человеческие насилия и жестокости, и “Сын” – о сильной, как смерть, любви двух прекрасных людей, – только на поверхностный взгляд разные. Они, в сущности, говорят об одном, они – из одного родника.

Некоторые современники; как ни странно, не понимали этого диапазона бунинской страстности, двуединства любви к прекрасному и ненависти к уродливому, не постигли характерной “светотени” в его мироощущении: радости бытия – и трагичности его потери, сложности ощущения того, что все в мире чудесно – и “всего бесконечно жаль”. Не всем было дано его понять. Поразительны в этом смысле написанные еще в 1902 году слова одной читательницы, чьи письма Бунин хранил всю жизнь и, переработав, использовал впоследствии в рассказе “Неизвестный друг”:

“Несмотря на все горькие минуты, на разочарования и страдания, вы верите и в красоту, и в любовь, и в поэзию, которой полна наша жизнь, если только мы имеем дар ее видеть”.

Так было у Бунина и с людьми. Перед теми, кто не любил его, – а чувствовал он это безошибочно, – он бывал наглухо застегнут (“холодный, жестокий, самонадеянный барин”). Перед понимавшими же и любившими его, начиная с А. П. Чехова, это был распахнутый, добрый, щедрый, обаятельный, остроумный – и редкостно отзывчивый и мягкий человек.

По свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной, он был “необычайно нежен с теми, кого действительно любил, и еще с детьми. Кто его не знал до конца, тот и представить себе не может, на какую нежность была способна его душа”, Но в силу страстности, а порой и пристрастности своей, натуры Бунин мог быть и желчным, и нетерпимым. Как ненавидел он, например, всякое словесное “фиглярство”, псевдонародные, модернистские и иные ухищрения.

Тех, кто не мог или не хотел писать, с его точки зрения, “нормально”, он считал душевнобольными или распущенными; притом возражений не терпел и спор тотчас же об-рывал. “Пусть весь мир скажет, что это гениально; не выношу – и точка”, – характерные его слова. Но с тою же пылкостью он умел радоваться и находил горячие слова похвалы, если талант художника отвечал его, бунинским, меркам. Так, уже в старости он восторженно откликнулся на рассказ Паустовского “Корчма на Брагинке” и на поэму Твардовского “Ва-силий Теркин”…

Бунин утверждал, что писатели делятся на “рассказчиков”, которые развлекают читателя занимательными историями, и истинных художников, чье творчество – “песнь человеческой души”. Это суждение помогает понять природу таланта самого Бунина. С самых ранних лет, с детских дневничков и робких стихов о природе, стремился он “запечатлеть свою жизнь”. “И вот первое, что должен я засвидетельствовать о своей жизни, – пишет он, находясь в расцвете сил и таланта, – это нерасторжимо связанную с ней и полную глубокого значения потребность выразить и продлить себя на земле”.

Поэтому проза Бунина – эмоциональна и лирична; это – песнь его души, о чем бы и о ком бы он ни говорил, он всегда говорит “из самого себя”. И. когда позднее, в эмиграции, один злой и глупый язык назовет его не писателем, а описателем, Бунин ответит, что оп не описывает (природу, характер, душевное состояние и пр.), а воссоздает. Этот дар воссоздания, проникновения позволяет ему в свои сорок три года знать, пережить самому все, что ощу-щает и думает, например, старый, мудрый мужик перед своей кончиной (“Худая трава”):

“…Он часто делал попытки вспомнить всю свою жизнь. Казалось, что необходимо привести в порядок все, что видел и чувствовал он на своем веку. И он пытался сделать это, и каждый раз напрасно, воспоминания его были ничтожны, бедны, однообразны. Вспоминались пустяки, безо всякого толку и все в картинах – неясных и отрывочных.

Только начнешь вспоминать жизнь по порядку, с начала, с детства, как все сольется в один какой-нибудь день, в один какой-нибудь вечер, часто и не относящийся к детству и такой далекий… что только рукой махнешь… “Ведь вот какое чудо! – думал он. – Жил, жил, а ничего не помню, ничего не понимаю…” Говорят, например, что родился он вот там-то и тогда-то. А что это значит – родился?” Попыткой разгадать жизнь, узнать, где он был до своего рождения, “заглянуть за зеркало” – мучается и маленький мальчик – скорее всего сам автор (“У истока дней”). В постоянном ощущении “вечного удивления” и “вечного восхищения” жизнью, которая одновременно и прекрасна, и загадочна, и страшна, живет и умирает капитан, когда-то сильный, уверенный в себе человек, на всю жизнь раненный безнадежной любовью к женщине, прелестной и бессердечной (“Сны Чанга”).

Любовь – одна из самых прекрасных, но неразрешимых загадок на земле; как само мироздание без начала и конца, непостижима и она. “Может быть, дело-то и не в самой любви, – размышляет героиня рассказа “Маленький роман”. – В письмах одного умершего писателя я недавно прочла: “Любовь – это когда хочется того, чего нет и не бывает”. Да, да, никогда не бывает. Но все равно”.

Бунин И. А. Рассказы. М., “Худож. лит.”, 1978. 351 с. (Классики и современники.

Русская классическая литература).

В настоящее издание вошли лучшие рассказы Ивана Алексеевича Бунина. (1870-1953): “Антоновские яблоки”, “Маленький роман”, “Худая трава”, “Господин из Сан-Франциско”, “Легкое дыхание”, “Бернар” и др.