Чем интересен образ Броньки Пулкова из рассказа Шукшина В. М. “Миль пардон, мадам!”?
Dixi et animam meam levavi
(Сказал и душу свою облегчил)
Иезекииль
В. И. Немирович-Данченко говорил, что в пьесах А. П. Чехова создается “подводное течение”, то есть двойное представление (внешнее и сущностное) о каждом действующем лице. Этот же принцип использует Шукшин для раскрытия образа Броньки Пупкова.
Внешне Бронька Пупков – неудачник и пьяница. К работе в колхозе душа у него не лежит, а любит он бродить с городскими охотниками потайте. Семейная жизнь у него не сложилась: он постоянно скандалит со своей женой – грубой, некрасивой,
Еще герой любит подраться с деревенскими мужиками и поноситься с оглушительным треском по всей деревне на своем мопеде. Короче говоря, Бронька – несерьезный и беспутный человек.
Однако эта видимая всем жизнь не исчерпывает характер героя. Шукшин не стремится к облегченному (упрощенному) восприятию и оценке Броньки. Налесные скитания, драки, шутовские выходки героя можно посмотреть и с другой стороны.
Он человек непоседливый и общительный, а еще замечательный стрелок. Именно поэтому
Одним словом, Бронька – живой и легкий человек.
В его поведении автор отмечает две странности-чудинки. Во-первых, французская фраза “Миль пардон, мадам!”, которую он непонятно где услышал и употребляет к месту и не к месту. Во-вторых, придуманная им история о покушении на Гитлера, которую он упорно рассказывает каждой партии городских охотников в последний вечер у костра.
Эта история обнаруживает в Броньке самобытность и талантливость, так и не раскрывшиеся в повседневной жизни и в силу обстоятельств, и по его собственной вине.
О своем покушении на Гитлера герой рассказывает неторопливо, с множеством подробностей, они вызывают улыбку и помогают понять, что вся эта история – выдумка. Достаточно вспомнить, как происходит спецвыучка Броньки перед ответственным “спецзаданием партии и правительства”: ему, рядовому нестроевой службы, предоставили отдельную комнату в госпитале и двух ординарцев-старшин (!), которые должны выполнять все его желания (подавать сапоги, приносить еду и выпивку – не “вшивый портвейный”, а настоящий медицинский спирт). Попав в бункер, он отказывается отдавать пакет с браунингом важному генералу, говоря на чистом немецком языке: “Миль пардон, мадам, только фьюреру!”. А перед тем как “стрелить” в Гитлера, он произносит взволнованную речь, похожую на речь советского разведчика из популярного в 60-е годы XX века советского кинофильма “Подвиг разведчика”.
Однако для Шукшина важно не столько что говорит герой, сколько почему и как он говорит. Так в рассказе возникает “подводное течение”.
Почему Бронька придумал свою историю о покушении и рассказывает ее, несмотря на насмешки всей деревни? Потому что в его душе царит разлад между обостренным чувством справедливости и реальным жизненным порядком, в котором справедливость присутствует очень редко. В этом разладе кроются причины нравственной драмы героя – хорошего, душевно чуткого и совестливого человека, он не в силах забыть войну даже спустя двадцать лет после ее окончания. Смешная, выдуманная история Броньки раскрывает драматическую “историю душ и” (М.
Ю. Лермонтов), которая есть не только у блестящего аристократа Печорина, но и у малограмотного, “чудного” колхозника Пупкова. Поэтому неприукрашенный драматизм второго образа ничем не уступает романтически возвышенному драматизму первого. Образ Броньки Пупкова раскрывает драму личности, о которой обычно говорят: нажил душу, но не нажил судьбы.
Шукшин постоянно подчеркивает контраст между содержанием истории и манерой ее изложения. Бронька несколько раз останавливается, так как непритворное волнение не дает ему говорить, душераздирающе кричит, когда стреляет в Гитлера, и безутешно плачет, когда сообщает, что промахнулся. Дальше наступает гробовая тишина, потрясенные слушатели чувствуют, “что говорить что-нибудь – нехорошо”. Рассказанная таким образом история о покушении свидетельствует об искренности чувств героя.
Этого и добивается Шукшин, а то, что Бронькина история – чистая выдумка, становится уже неважно.
Обычно люди боятся непонимания и насмешек, поэтому редко раскрывают свою душу. Фронтовики стесняются рассказывать об ужасах войны, не хотят бередить свои душевные раны, пугать близких своими тяжелыми воспоминаниями. Но есть “чудики”, которые ничего этого не боятся и не стесняются, хотя действительно сталкиваются с непониманием окружающих и становятся посмешищем в глазах “нормальных” людей.
Бронька и есть этот “чудик”, который “выступает”, хотя толком не знает зачем, потом он заглушает стыд водкой, но не отказывается от своей выдумки, “искажающей историю”. В чудаке, утверждал Шукшин, прорывается то, что носит в себе народное сознание и в чем выражается человеческая суть. Так и в Броньке вопиет трагедия и подвиг народа в Великой Отечественной войне: “За наши страдания! За наши раны!
За кровь советских людей! За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!” – кричит он Гитлеру, и в душе читателя рождается сострадание к смешному герою.
Подводя итог, следует заметить, что критики часто сравнивают Броньку Пупкова с другими знаменитыми литературными героями-выдумщиками, и после сравнения получается, что Бронька не похож ни на кого из них. Барон Мюнхгаузен рассказывает свои остроумные охотничьи истории, чтобы повеселить компанию, а это, без сомнения, является серьезным занятием. Хлестаков придумывает себе высокий чин и блестящую петербургскую жизнь, чтобы почувствовать себя важной персоной хотя бы в мечтах. Бронька Пупков не пытается развлекать городских охотников рассказом о покушении, но хочет выговориться, излить свою душевную боль.
У него также нет намерения представить себя замечательным храбрецом-героем, подвиг которого не оценен. Его жизненная позиция ближе всего к философии “рыцаря печального образа” Дон Кихота.
И Бронька Пупков, которого в родной деревне считали “чудиком”, и благородный испанский идальго, которого все принимают за сумасшедшего, – оба руководствуются одним желанием справедливости, а оно кажется смешным для окружающих “умных” людей. Но оба героя не желают приспосабливаться к существующему “порядку”, идут против него, хотя сами страдают от своего упорства. Одним словом, в этих героях соединяются драматический (или даже трагический) и комический пафос, “видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы” (Н.
В. Гоголь).