Чем было обусловлено особое место Раевского в поэзии?

В. Ф. Раевский (1795-1872). Одним из самых ранних и видных зачинателей декабристского романтизма был В. Ф. Раевский. Ему была свойственна непримиримая вражда к самодержавию и крепостничеству. Он служил в армии, на Юге, в Тульчине, был принят в “Союз благоденствия”, затем играл важную роль в бессарабской группе членов Южного общества, но в феврале 1822 г. его арестовали в Кишиневе.

Раевский в долгом заключении сохранил надежду на скорую и неизбежную революцию в России. В 1827 г. над ним совершили комедию суда с решением: “Удалить майора Раевского

в Сибирь, как вредного человека…”

При участии Раевского в русской поэзии происходило преобразование оды. Этот излюбленный жанр поэзии классицизма уступил еще в начале XIX в. первое место романтической элегии. Однако в 1812 г. к оде вернулись многие из романтиков, убедившись, что элегия как бы “не вмещает” настроений героического времени.

Элегия “запаздывала” в изображении, например, Бородинского сражения: по условиям этого жанра, необходим интервал между событием и временем воспоминаний о нем, иначе событие и его лирический образ сливаются. Ода же при всей ее высокопарности и громоздкости,

какую ей придали эпигонские поэты конца XVIII – начала XIX в., в этом смысле оказывалась оперативнее и позволяла быстро – чуть ли не на заказ – откликаться на события. К тому же ода “вмещала” в свои формы декларативные призывы и откровенную публицистичность.

Даже Жуковский в 1812 г. обратился к оде, чтобы воспеть Бородино!

У Раевского ода прямее всего воскресла в “Песне воинов перед сражением” (1812). Разумеется, он не повторял Ломоносова или Сумарокова: и здесь заметна “примесь” элегизма, а в целом эта “Песня” напоминает воинственные призывы в оссиановском духе или распространившиеся впоследствии “варяжские” песни. Под напором романтических мотивов в лирике Раевского неизбежно отзывались новые формы мировосприятия.

При всем том гражданские мотивы не исчезли из его поэзии: они лишь сосредоточились в его “посланиях” 1816-1819 гг.- “Князю А. И. Горчакову”, “Н. С. Ахматову”, “Г. С. Батенькову”.

Иногда они звучали так сильно, что Раевский вынужден был выносить в заглавие указание на жанр: “Ода другу” (1816 или 1817).

Раевский был человеком большого мужества, сильной воли, твердой убежденности в своих идеалах. Эти героические черты особенно проявились в годы его заключения накануне суда, когда ему напрасно обещали “снисхождение” в обмен на оговор участников организации. Эти черты личности поэта не могли не сказаться и в образе его лирического героя.

И оттого в его лирике едва ли не всюду примешивается и звучит возвышенная, самоотверженная тональность. И если романтический тип сознания остался у него ведущим, то заметно различие в романтизме Батюшкова с Жуковским и у Раевского. Ни мечта, ни легендарная сцена, ни сказочно-фантастический образ, ни воскрешенная античность или средневековье не заслоняют у Раевского реальной действительности. Иной мир для него – это мир борьбы за справедливость, мир, где возможна эта борьба в откровенных формах.

Чудища, которые он порождает – это не драконы, всевозможная нечисть и нежить, а поросль самой действительности.

Романтические признаки остаются ведущими и в таких произведениях Раевского, где с наибольшей силой звучит призыв к борьбе: “Песнь невольника”, “К друзьям в Кишинев” и “Певец в темнице”. Так, его послание “К друзьям в Кишинев” содержит ряд откровенных признаний в духе гражданского романтизма с призывом к служению отечеству, с утверждением необходимости самоограничений и даже жертвы, если этого потребует судьба. Обращаясь к Пушкину, он, по сути, изложил требование отказаться от мнимой свободы творчества – по вдохновению – и служить народу:

Оставь другим певцам любовь! Любовь ли петь, где брызжет кровь, Где племя чуждое с улыбкой Терзает нас кровавой пыткой.

С личными переживаниями он почти всегда умел сочетать героические, гражданские порывы. Пафос его творчества выражался в убеждении: человек рожден для подвига. Это и придавало его поэзии подвижнический характер.

Чем было обусловлено особое место Раевского в поэзии дворянской революционности? Два современных исследователя видят ответ в следующем: “В то время как свершение героического подвига для Рылеева, Кюхельбекера, А. Бестужева и других декабристов было насущной жизненной потребностью, еще не нашедшей практического применения, у Раевского она в значительной мере реализовалась. Его революционно-пропагандистская работа в армии, арест, следствие, тюремное заключение, борьба с опаснейшим врагом, прибегавшим к угрозам, шантажу, лжесвидетельствам,- все это уже сообщило его жизни героический характер”.

Незаурядный талант Раевского не смог раскрыться полностью из-за неблагоприятных условий. В годы длительного следствия, в десятилетия ссылки он фактически медленно угасал, обращаясь к впечатлениям и раздумьям поры своей молодости.