Буратино – собрат Пиноккио

Жил-был кусок дерева. То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату”. Так весело и неожиданно начал итальянский писатель Карло Коллоди книгу о многочисленных приключениях деревянного человечка по имени Пиноккио, которого однажды вырезал из куска дерева в своей бедной каморке папаша Джеппетто.

Эта книга родилась сто лет назад в Италии. Но теперь ее знают повсюду, где есть дети. И столетие со дня рождения длинноносого мальчишки отмечали

во многих странах мира, и прежде всего, в Италии, веселыми Праздниками Пиноккио.

Я держал в руках старый перевод “Приключения Пиноккио” па русский язык. Он был сделан в 1908 году чуть ли не с сотого итальянского издания. Сотого!

А ведь тогда Пиноккио прожил на белом свете еще совсем немного – около трех десятков лет. Какую же известность сразу завоевала эта книга у себя на родине, среди маленьких итальянцев, если ее ежегодно переиздавали по многу раз!

У нас в стране лучший русский перевод “Приключения Пиноккио” принадлежит замечательному писателю Эм. Казакевичу, который называл книгу Карло

Коллоди одной из самых смешных и трогательных книг мировой литературы. Сам Казакевич был убежден, что многих своих читателей Коллоди заставил глубоко задуматься над жизненным опытом деревянной куклы и над тем, каким путем ИЗ вздорного мальчишки получился настоящий человек.

Не знаю, был ли среди прочитанных вами книг “Пиноккио”. Но с другим деревянным человечком, по имени Буратино, после множества испытаний завладевшим тайной Золотого ключика, вы-то уж встречались наверняка в книжке, в театре, на экране. Историю Буратино рассказал для вас Алексей Николаевич Толстой.

Но не подумайте, пожалуйста, что после знакомства с Буратино вам уже незачем знакомиться с Пиноккио.

Буратино похож и не похож на своего старшего братца. Правда, поначалу может показаться, что из двух одинаковых поленьев были вырезаны два почти одинаково потешных длинноносых близнеца. Но только поначалу.

Если поленья были одинаковые, то приключения, выпавшие на долю деревянных мальчишек, часто оказывались совсем разные. Толстой только отталкивался от Пиноккио, а уж дальше, отнюдь не конкурируя с подлинным Коллоди, пошел своей собственной дорогой. Вот почему одинаково интересно прочитать обе книжки. А любознательным читателям, друзьям Буратино, наверняка интересно будет сравнить их между собой.

Ведь один и тот же сюжет, характеры героев, общий замысел вещи – все, все может чудесным образом измениться под пером двух совершенно разных писателей, обрести свою окраску, свое особое дыхание, в зависимости от индивидуальности рассказчика, времени, в которое он живет, от цвета очков, через которые смотрит на мир.

Толстой не сразу стал разрабатывать заново, по-своему, старый сюжет. Есть изданная в 1924 году книжка “Приключения Пиноккио”. На ее обложке значится: “Перевод с итальянского Нины Петровской.

Переделал и обработал Алексей Толстой”. Но переделка и обработка на первых порах сводились к сокращению текста и почти не затрагивали сюжет. Толстой очищал книгу от некоторой старомодности языка и неуклюжести стиля, от навязчивой нравоучительности.

В ряде случаев сказочные образы Коллоди он сближал с образами русских народных сказок, так что в полуреальном, полуфантастическом этом мире рядом с извечными героями народной итальянской комедии масок Пьеро и Арлекином ожил русский ярмарочный Петрушка. У Толстого, например, Пиноккио поначалу даже именуется Петрушкой, главка о приходе Пиноккио в кукольный театр названа Буратино – собрат Пиноккио в духе русских сказочников: “Куклы узнают братушку, деревянного Петрушку” и т. д. По-видимому, эту свою переделку “Пиноккио” Толстой в начале тридцатых годов предложил Маршаку, возглавлявшему в Ленинграде детскую и юношескую редакцию Госиздата.

Легко себе представить, как обрадовало Самуила Яковлевича предложение Толстого поработать для детей. Круг детских писателей был тогда еще узок, а интересы юных читателей широки и многообразны. И Маршак с присущей ему энергией отыскивал новых авторов для детей среди литераторов-профессионалов из взрослой литературы. Об этой своей деятельности он не без внутренней гордости писал Горькому: “Про меня говорят, что я стремлюсь всех превратить в детских писателей.

Ну что ж, попробуем!” А тут Маршаку представилась счастливая возможность “превратить” в детского писателя Алексея Толстого, автора одинаково полюбившейся ребятам и взрослым превосходной повести “Детство Никиты”.

Однако Маршак справедливо полагал, что было бы непростительной роскошью использовать громадный талант Толстого лишь в скромной роли переводчика “Приключений Пиноккио”. Толстой обладал необыкновенным даром устной импровизации, и Маршак, высоко ценивший в детских писателях талант рассказывания, хотел направить Толстого именно по этому пути. Он заранее был уверен, что такой блестящий рассказчик, как Толстой, непременно обогатит свой вольный пересказ Коллоди юмором, фантазией, выдумкой, на которые Алексей Николаевич был поистине неистощим.

“Толстой взялся за работу с большим аппетитом,- вспоминал впоследствии Самуил Яковлевич.- Он как бы играл с читателем в какую-то веселую игру, доставлявшую удовольствие прежде всего ему самому”.

А вот свидетельство Алексея Толстого (в письме Максиму Горькому): “Я работаю над “Пиноккио”, вначале хотел только русским языком написать содержание Коллоди. Но потом отказался от этого, выходит скучновато и пресновато. С благословения Маршака пишу на ту же тему по-своему”.

Какие результаты принесла работа Толстого, хорошо известно. Веселый, неунывающий плутишка Буратино вот уже который год остается любимцем советских ребят. А для того чтобы лучше понять и представить, почему писателя увлекла история деревянного человечка, отчего появился аппетит к старой книжке Коллоди, попробуем расшифровать строчку из его письма Максиму Горькому: “…пишу на ту же тему по-своему”.

В коротеньком предисловии к “Буратино” Толстой предупреждал, что “Приключения Пиноккио” он читал давным-давно, когда был маленьким. Но потом часто рассказывал его содержание своим товарищам – девочкам и мальчикам. А так как книжка потерялась, то рассказывал каждый раз по-разному, выдумывая такие похождения, каких в книге совсем не было.

Само собой разумеется, что принцип вольного, свободного обращения с материалом, которого решил придерживаться Толстой, работая над “Пиноккио”, предполагал свою собственную строгую внутреннюю самодисциплину. Впрочем, это ни в коей мере не должно было сковывать, отяжелять естественную, непринужденную и впрямь как бы импровизационную форму рассказа. Но в том-то и состояло высокое искусство Толстого-рассказчика, что бесчисленные приключения Буратино выстраивались, подгонялись одно к другому не случайно, не стихийно, не произвольно.

Тут есть определенный внутренний замысел, хотя в целом “Буратино” и производит впечатление живого, устного рассказа, заранее не срепетированной беседы писателя с юным, нетерпеливым читателем-слушателем, когда каждая фраза сопровождается энергичным жестом, лукавой, выразительной интонацией.

Кстати говоря, только в первых главах “Буратино” Толстой еще придерживался, да и то с грехом пополам, принципа вольного пересказа Коллоди. Затем он пошел гораздо дальше рекомендации Маршака и, но существу, принялся писать новую книжку, увлекшись не столько изображением похождений “трудновоспитуемого” (как сказали бы мы теперь) лгунишки Пиноккио (который – ого! – как еще не скоро заслужит право превратиться в настоящего мальчишку), сколько приключениями ловкого, храброго, сообразительного Буратино, его борьбой с Карабасом Барабасом. К концу книжки эта мысль выступает со всей отчетливостью.