БОРЬБА ДОБРА И ЗЛА (по роману М. Булгакова “Мастер и Маргарита”)

/> ных стран написано очень много и еще, навер-
ное, немало будет написано. Среди трактовав-
ших книгу есть и такие, что склонны были чи-
тать ее как зашифрованный политический
трактат: в фигуре Воланда пытались угадать
Сталина и даже его свиту расписывали по
конкретным политическим ролям – в Азазел-
ло, Коровьеве пытались угадать Троцкого, Зи-
новьева и т. п.
Трудно представить себе что-либо более
плоское, одномерное, далекое от природы ис-
кусства, чем такая трактовка булгаковского
романа.
Другие истолкователи романа увидели
в нем апологию дьявола, любование мрачной
силой, какое-то особое, едва ли не болезнен-
ное пристрастие автора к темным стихиям
бытия. При этом они досадовали на его не-
твердость в догматах православия, позволив-
шую ему сочинить сомнительное “Евангелие
от Воланда”.
Критики, вполне атеистически настроен-
ные, упрекали писателя в “черной романти-
ке” поражения, капитуляции перед миром
зла. В самом деле, Булгаков называл себя
“мистическим писателем”, но мистика эта
не помрачает рассудок и не запугивает чи-
тателя.
Воланд и его свита совершают в романе
небезобидные и часто мстительные чудеса,
как сказочные волшебники. Они, в сущности,
обладают шапкой-невидимкой, ковром-са-
молетом и мечом-кладенцом, мечом караю-
щим. Одной из главных мишеней очисти-
тельной работы Воланда становится самодо-
вольство рассудка, в особенности рассудка
атеистического, сметающего с пути заодно
с верой в Бога всю область загадочного и та-
инственного.
Отдаваясь вольной фантазии, с наслажде-
нием расписывая фокусы, шутки и перелеты
Азазелло, Коровьева и кота, любуясь мрач-
ным могуществом Воланда, автор посмеивает-
ся над уверенностью, что все формы жизни
можно вычислить и спланировать, а устроить
процветание и счастье людей ничего не сто-
ит – довольно только захотеть.
Сохраняя доверие к идее Великой Эво-
люции, Булгаков сомневается в возможности
штурмом обеспечить равномерный и однона-
правленный прогресс. Его мистика обнажает
трещину в рационализме. Он осмеивает само-
довольную крикливость рассудка, уверенного
в том, что, освободившись от суеверий, он со-
здаст точный чертеж будущего, рациональное
устройство всех человеческих отношений и
гармонию в душе самого человека.
Здравомыслящие литературные сановни-
ки вроде Берлиоза, давно расставшись с ве-
рой в Бога, не верят даже в то, что им спосо-
бен помешать, поставить подножку его вели-
чество случай. Несчастный Берлиоз, точно
знавший, что будет делать вечером на засе-
дании МАССОЛИТа, всего через несколько
минут гибнет под колесами трамвая.
Так и Понтий Пилат в “евангельских гла-
вах” романа кажется себе и людям человеком
могущественным. Но проницательность Ие-
шуа поражает прокуратора не меньше, чем
собеседников Воланда странные речи иност-
ранца на скамейке у Патриарших прудов.
Самодовольство римского наместника, его
земное право распоряжаться жизнью и смер-
тью других людей, впервые поставлено под
сомнение. Пилат решает судьбу Иешуа. Но по
существу Иешуа – свободен, а он, Пилат, от-
ныне пленник, заложник собственной совести.
И этот двухтысячелетний плен – наказание
временному и мнимому могуществу.
В противоположность калейдоскопу мис-
тики и чудес сцена действия – как современ-
нал Москва, так и древний Ершалаим – аб-
солютно реалистична. В утреннем и предве-
чернем освещении очертания людей и пред-
метов точны и четки, будто смотришь на них
сквозь идеально прозрачное стекло.
Поощряемый недоверием собеседников
– на скамейке, Воланд начинает рассказ, как
очевидец того, что случилось две тысячи лет
назад в Ершалаиме. Кому, как не ему, знать
все: это он незримо стоял за плечом Пила-
та, когда тот решал судьбу Иешуа. Но рас-
сказ Воланда продолжается уже как снови-
дение Ивана Бездомного на больничной койке.
А дальше эстафета передается Маргарите,
читающей по спасенным тетрадям фраг-
менты романа Мастера о смерти Иуды и по-
гребении.
Три точки зрения, а картина одна, хоть
и запечатленная разными повествователями,
но именно оттого трехмерная по объему. В этом
как бы залог неоспоримой достоверности слу-
чившегося.
Один из ярких парадоксов романа за-
ключается в том, что, изрядно набедокурив в
Москве, шайка Воланда в то же время воз-
вращала к жизни порядочность, честность
и жестоко наказывала зло и неправду, служа
как бы тем самым утверждению нравствен-
ных тысячелетних заповедей.
БулгаковСкая Маргарита в зеркально пе-
ревернутом виде варьирует историю Фауста.
Фауст продавал душу дьяволу ради страсти
к познанию и предавал любовь Маргариты.
В романе Маргарита готова на сделку с Во-
ландом и становится ведьмой из любви к
Мастеру.
Мысль о преображении, перевоплощении
всегда волновала БулгаковА. На низшей сту-
пени – это преображение внешнее. Но спо-
собность к смене облика на более высоком
уровне замысла перерастает в идею внутрен-
него преображения.
В романе путь душевного обновления про-
ходит Иван Бездомный и в результате заод-
но с прошлой биографией теряет свое искус-
ственное и временное имя. Только недавно
в споре с сомнительным иностранцем Без-
домный, вторя Берлиозу, осмеивал возмож-
ность существования Христа, и вот уже он,
в бесплодной погоне за воландовой шайкой,
оказывается на берегу Москвы-реки и как бы
совершает крещение в ее купели. С бумаж-
ной иконкой, приколотой на груди, и в ниж-
нем белье является он в ресторан МАССО-
ЛИТа, подобие вавилонского вертепа с буй-
ством плоти, игрой тщеславия и яростным
весельем.
В новом облике Иван выглядит сумас-
шедшим, но в действительности это путь к
выздоровлению, потому что, лишь попав в
клинику Стравинского, герой понимает, что
писать скверные антирелигиозные агитки –
грех перед истиной и поэзией.
Берлиоз за его неверие в чудеса лишился
головы, а Иван, повредившись головой, поте-
ряв рассудок, как бы прозревает духовно.
Притягивает к себе загадка слов, опреде-
ливших посмертную судьбу Мастера: “Он не
заслужил света, он заслужил покой”. Выби-
рая посмертную судьбу Мастеру, Булгаков
выбирал судьбу себе. За недоступностью
для Мастера райского “света” (“не заслу-
жил”), решение его загробных дел поручено
Воланду.
Но сатана распоряжается адом, а там, как
известно, покоя не жди. О бессмертии, как
о долговечной сохранности души, “убегаю-
щей тленья”, в творении искусства, как о пе-
ренесении себя в чью-то душу с возможнос-
тью стать ее частицей, думал Булгаков, сочи-
няя свою главную книгу.