Богоборческая линия представлена в футуризме Маяковским
С чрезвычайной дерзостью, сравнимой разве что с дерзостью Ницше, Маяковский приписал свое самоощущение некоему человеку вообще, чудо-человеку, предтече будущего. Он не размышлял долго над местом человека в мироздании – он решительно, раз и навсегда определил это место: конечно в центре. С поразительной быстротой, почти мгновенно Маяковский проделал путь от первых вызывающих заявлений до глобальной идеи человека на месте Бога, идеи человекобожия, требующей пересмотра целого миропорядка. А пересмотр для него – значит переделка.
Уже
В обширной критической литературе, посвященной Маяковскому, более или менее убедительно охарактеризованы главные социально значимые темы трагедии – темы “восстания вещей” и “криворотого мятежа”.
В контексте нашего размышления важно отметить особенности внутренней структуры произведения, состоящей из сквозных метафорических
В трагедии “Владимир Маяковский” конструируется “предметный”, “физиологический” космос Маяковского, соединяющий “мясо” и “вещи” (“первую” и “вторую” природу), “над” и “под” (небо и землю), “плевки” и “поцелуи”. Чудовищным Содомом оборачиваются щедрые, приравненные к деянию Бога, посулы Поэта в прологе: “Я вам только головы пальцами трону, и у вас вырастут губы для огромных поцелуев и язык, родной всем народам”. Глубоко трагедийно внутренне само богоборчество Маяковского. Поставив себя на место Бога, человек у него берет ответственность за весь миропорядок, за саму природу (за жизнь и смерть).
Но если он безбожник, то все его обличения, бросаемые Богу как символу миропорядка, идут, в сущности, по другому адресу.
Ближайший адрес социальный, и Бога скоро заменит Повелитель Всего (всемирный буржуй). Однако лирически бунт Маяковского шире, он захватывает, вольно или невольно, и самый “физиологический космос”, ту единственную, реально чувствуемую вселенную, которую поэт утверждает. И другая, “встречная” тенденция. Стремясь перерешить мировой вопрос, богоборчество предполагает иной, вне Бога, однако не менее всеохватный смысл.
Маяковский ниспровергает Бога, но при этом сохраняет “память” о Боге, она заключена в масштабе и характере самой мысли, в привычке искать непременный центр бытия, добиваться последнего, всеобъясняющего ответа. Поэтическое сознание Маяковского самой структурой своей близко религиозному.
В богоборчестве Маяковского – проблема теодицеи, необходимость и (для него) невозможность богооправдания. Близко к классическому: “Не Бога я отрицаю, Алеша, а мира, им созданного, не принимаю”, – бунт Ивана Карамазова. По силе противоречий, отличающих богоборчество Маяковского, трагедия “Владимир Маяковский” значительно превосходит параллельную ей ” оперу” А. Крученых “”Победа над солнцем”, в которой давалось крайнее выражение футуристической идеи: все сначала, с нуля, всегда с нуля, “без раскаяния и воспоминаний”.
Проблема взаимодействия с традициями занимает важнейшее место в творчестве раннего Маяковского. Можно сказать, что в ранней трагедии Маяковский лишь примеривался к роли человекобога.
Уже здесь почувствованы острые противоречия этой роли.
Но в значительной мере они скрыты моментом игры, актерским амплуа. Трагизм прикрыт “красным домино” шута-арлекина, а оно взято напрокат из вчерашнего поэтического гардероба. Потом появилось “Облако в штанах”.
Оно развивало идею, сквозную для Маяковского, – о превосходстве ” грубой” жизни над любыми отвлеченными смыслами.
Как пророки в преддверии Пришествия, поэт атакует по прямым адресам (четыре крика “долой”), накликает гибель на современный Вавилон. В “Облаке” много сарказма, издевки, но в целом поэма совсем не иронична. “Облако” и за ним “Флейта-позвоночник” отличаются предельной эмоциональной открытостью слова. Они на вершине трагической “серьезности”, сама чрезмерность чувства здесь – норма, выражение крайности героя в любом его проявлении (стиль 1915 года).
Завершается ранний период Маяковского поэмой “Человек” (1916-1917), и в ней снова налет шутовства, пародийности.
Не герой опять становится шутом – сам мир производит впечатление балагана, чего-то бутафорского и поддельного, издевательски придуманного. Не только “небо”, но и “земля”. В “Человеке” доведена до высшего предела идея человека-чуда, человекобога, и в ней же эта идея претерпевает кризис, который, в свою очередь, намечает иную поэтическую перспективу.
Монолог Человека (глава “Рождество Маяковского”) пародиен по отношению к Библии и звучит как гимн Человекуу вполне всерьез, в его высокой патетике гаснут отдельные иронические пассажи. Но дальше – ода корректируется сатирой. В главе “Жизнь Маяковского” сатирическая обрисовка Повелителя Всего содержит те же композиционно-сюжетные и образные ходы, что и обрисовка Человека, – снова “сотворение чудес”, гротескно-сниженное, но и более “успешное” в реальном смысле: “И Бог – его проворный повар – из глин сочиняет мясо фазаново” (ср. в монологе Человека: “Хотите, новое выдумать могу животное?” и т. п.) Столь прямое повторение мотива и приемов бросает тень трагической иронии и на гимн Человеку.
В жанровом отношении “Человек” совмещает мистерию, житие, романтическую любовную поэму. Стих во многих местах заставляет вспомнить прежних поэтов. Элементы пародии и здесь налицо, но пародии особого свойства. Пародийное начало в “Человеке” выполняет как бы двойную функцию.
Это, по-своему, насмешка, взгляд свысока, с позиций нового миропонимания и новых притязаний.
И в то же время посредством пародии происходит возвращение к традиции, признание ее устойчивости (“Навек теперь я заключен в бессмысленную повесть!”). Сквозь пародию проглядывает своего рода солидарность с предшественниками, трагическая для Маяковского, подрубающая его новую идею, но потенциально открывающая иные, не миссианские, связи с миром, страдательные, но живые. Не случайно самая “концептуальная” и “космическая” поэма Маяковского оказалась одновременно самой “бытовой” (обращение к реальному “биографизму”, к “будням с шелухою сутолок”).
А с другой стороны, любовное чувство достигает абсолютного масштаба в почти “символистской” концовке поэмы.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...