Биография Маяковского. Лиличка любовь (Маяковский В. В.)

В конце июля состоялось чтение “Облака” в петроградской квартире Лили Юрьевны и Осипа Максимовича Бриков на улице Жуковского. Прослушав поэму, Брик тут же предложил свои средства для ее издания. (И проявил последовательность и настойчивость: поэма вскоре была им издана, хотя и с неизбежными цензурными вымарками.) Этот день Маяковский назвал “радостнейшей датой”, но по другой причине: с него началась любовь к Лиле Юрьевне Брик, определившая всю жизнь поэта.

Владимир Владимирович в то время ухаживал за младшей сестрой Лили Юрьевны,

будущей писательницей Эльзой Триоле.

Собственно, и в квартире Бриков он появился по приглашению Эльзы. Она же и написала впоследствии: “Брики отнеслись к стихам восторженно, безвозвратно полюбили их.

Маяковский безвозвратно полюбил Лилю”.

Сама Лиля Юрьевна тоже вспоминала этот день как величайшее событие:

“Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог и спросил – не стихами, прозой – негромким, с тех пор незабываемым голосом:

– Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.

Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного

чуда.

Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делая паузы между частями”.

Маяковский влюбился так, что даже недолгое расставание с Лилей представлялось ему невозможным: в тот день он не поехал в Куоккалу за вещами и поселился сначала в гостинице “Пале-рояль”, а потом в комнате на Надеждинской улице, в пяти минутах ходьбы от квартиры Бриков. Лиле Брик немедленно была посвящена поэма “Облако в штанах”, а много лет спустя, в 1928, Маяковский написал ее имя на первом томе собрания своих сочинений – посвятив ей таким образом все, что было им создано. К ней обращены и последние, предсмертные строки, написанные его рукой…

Значение этой женщины в жизни поэта трудно переоценить. Написав в одном из своих писем к ней: “Любовь это сердце всего”, – Маяковский раз и навсегда исключил возможность преувеличения. Любовью определялись все его существование, все его стихи.

С любовью было связано счастье его жизни, с нею же – трагедия.

Многим хотелось бы, чтобы объектом любви Маяковского была не Лиля Брик. Чтобы на ее месте оказалась женщина менее роковая. Приверженная традиционным семейным ценностям. Не связанная с ГПУ.

Не стремящаяся к мужскому поклонению. Не так легко меняющая мужей и любовников. И так далее и тому подобное.

Но разговоры о том, какой должна и какой не должна быть любовь гения, ведутся с той поры, как Пушкин женился на Наталье Николаевне Гончаровой. А о том, что “тайна сия велика есть”, как сказано в Библии, – помнят немногие. Возможно, по ехидному замечанию Л. Брик, Маяковскому удобнее было бы жениться на горничной Бриков Аннушке.

Но произошло то, что произошло, и все рассуждения о правильности или неправильности его выбора кажутся теперь неуместными.

“Может быть, без нее было бы больше счастья, но не больше радости, – написал о Лиле Брик Виктор Шкловский, хорошо знавший ее и Осипа Максимовича. – Не будем учить поэта, как жить, не будем переделывать чужую, очень большую жизнь, тем более что поэт нам это запретил “.

Сама по себе личность этой женщины так значительна, что до конца своих дней она привлекала внимание самых ярких своих современников – от Сергея Параджанова до Ива Сен-Лорана. Галина Катанян описала свое первое впечатление от Лили Юрьевны, которой к тому времени было тридцать девять лет:

“Очень эксцентрична и в то же время очень “дама”, холеная, изысканная и – боже мой! – да она ведь некрасива! Слишком большая голова, сутулая спина и этот ужасный тик… Но уже через секунду я не помнила об этом.

Она улыбнулась мне, и все лицо как бы вспыхнуло этой улыбкой, осветилось изнутри. Я увидела прелестный рот с крупными миндалевидными зубами, сияющие, теплые, ореховые глаза. Изящной формы руки, маленькие ножки. … В ней была “прелесть, привязывающая с первого раза”, как писал Лев Толстой о ком-то в одном из своих писем.

Если она хотела пленить кого-нибудь, она достигала этого очень легко. А нравиться она хотела всем – молодым, старым, женщинам, детям… Это было у нее в крови.

И нравилась”.

Л. Ю. Брик (урожденная Каган) родилась в 1891 в интеллигентной московской еврейской семье. Отец ее был юристом, мать писала стихи и музыку, была хорошей пианисткой, хотя из-за замужества не смогла закончить консерваторию. Лиля Каган жила в центре Москвы, росла в прекрасной интеллектуальной среде, свободно владела немецким и французским, училась в одной из лучших частных гимназий на Покровке.

По окончании гимназии она сначала увлекалась математикой и училась на Высших женских курсах, потом поступила в Московский архитектурный институт, стала заниматься живописью и лепкой, а затем и скульптурой в Мюнхене. Впоследствии была увлечена балетом (брала уроки), кинематографом (снимала картины и играла в них) – одним словом, круг ее интересов был достаточно широк. Конечно, во всех этих занятиях Лиля оставалась дилетантом.

Но она обладала качеством, делавшим ее обаяние поистине магнетическим. Многие люди, знавшие Лилю Брик, отмечали ее удивительную способность будить в творческом человеке его лучшие силы, вызывать к жизни всю его энергию. В ней жил постоянный интерес к таланту – в музыке, в живописи, в поэзии, – и она с поразительной чуткостью распознавала его даже в тех людях, которые еще не привлекли к себе ничьего внимания. Так, уже в старости, Лиля Брик едва ли не первая обратила внимание на яркого поэта Николая Глазкова и всячески помогала ему, несмотря на многие “неудобства” его характера.

Одной из первых она заметила выдающееся дарование Майи Плисецкой, в то время начинающей балерины. Кинорежиссер и художник Сергей Параджанов был освобожден из тюрьмы в основном благодаря ее усилиям.

В 1912 Лиля Юрьевна вышла замуж за Осипа Брика, в которого была влюблена с тринадцати лет. Осип Максимович окончил юридический факультет Московского университета, некоторое время работал в торговой фирме отца, купца первой гильдии. Сразу после начала Первой мировой войны он оставил эту работу и занялся той деятельностью, которую принято называть культуртрегерской – издательской, меценатской, литературоведческой.

Одним из наиболее устойчивых штампов, касающихся отношений Бриков с Маяковским, является следующий: будучи интеллектуалами и знатоками литературы, они “окультурили” поэта – талантливого, но страдающего недостатком образования. Конечно, после встречи с Бриками и под их влиянием в жизни Маяковского произошли серьезные изменения. Он отказался от желтой кофты и пошлого фрака, стал одеваться с присущим ему вкусом, оценил хорошо налаженный быт, размеренный, способствующий творчеству образ жизни.

Лиля помогла ему вылечить зубы. С первых дней знакомства семья Бриков стала его семьей на всю жизнь.

Но благостный тезис об “окультуривании” должен вызывать скепсис хотя бы потому, что сама Лиля Юрьевна утверждала: до встречи с Маяковским “у нас к литературе интерес был пассивный”. После встречи с поэтом Брики стали в буквальном смысле слова жить его творчеством. Их квартира на улице Жуковского сделалась настоящим центром современной литературной жизни. Здесь бывали Бурлюк, Хлебников, Каменский, Асеев, Пастернак, Кузмин.

Стали приходить филологи – Якобсон, Якубинский, Шкловский, Эйхенбаум. Осенью 1916 Осип Максимович издал первый “Сборник по теории поэти ческого языка”, а в феврале 1917 на его квартире было основано “Общество изучения поэтического языка” – знаменитый ОПОЯЗ, одна из самых ярких русских филологических школ XX века.

Надо быть совершенно глухим к искусству, чтобы полагать, будто культура – некая сумма мертвых знаний, которую можно абстрактно усвоить. Лиля Брик отнюдь не была глуха к искусству и потому с самого начала понимала: все, что делает в поэзии Маяковский, относится к явлениям такого масштаба, которые, собственно, и создают культуру, без которых культуры просто не существует. С первого дня знакомства Брики стали главными слушателями и редакторами стихов Маяковского и оставались ими до последних дней: в предсмертном письме он попросил передать его неоконченные произведения именно им – потому что “они разберутся”.

В квартире Бриков он всегда чувствовал себя дома. Здесь в полной мере реализовалась его потребность в уюте, в заботах и даже его необыкновенная азартность. У Бриков увлекались картами, и Маяковский был неизменным участником игр.

Он вообще был азартен настолько, что мог играть во что угодно, даже в чет-нечет на улице – на номера автомобилей, трамваев, на любые бумажки, на которых имелись цифры. Он был заядлым бильярдистом. Играл и в рулетку в Монте-Карло, самого себя называя “монтекарликом”.

Написал стихотворение “Теплое слово кое-каким порокам”, полное отвращения к житейскому занудству, которому и противопоставил любимые азартные игры.

И кто может знать, что именно необходимо поэту для того, чтобы находиться в состоянии творческого подъема? “Сбрасывает” ли он за картами и бильярдом лишнюю энергию, восстанавливает ли недостающую, – в любом случае это является частью тончайшего психологического процесса, который не всегда можно объяснить логически.

Для Владимира Владимировича не имела большого значения денежная часть выигрыша, и он не был рабом игры. Но выигрыш, подтверждающий его первенство во всем, подтверждающий, что он по-прежнему любим судьбою, – это было ему необходимо как воздух. (Много лет спустя он по телефону вызывал к себе на Лубянский проезд Николая Асеева, говоря: “Мне нужно обыграть вас сегодня. Сейчас. Сию минуту…”)

И дело не в том, что Маяковский относился к жизни, как к игре. Он был предельно серьезен в понимании того, что происходило в его душе и выражалось стихами. В азартности проявлялась не беспечность его, а не знавшая удержу страстность: с ранней юности Маяковский понимал, в чем состоит великий риск жизненного проигрыша или выигрыша.

Даже в сердце себе он выстрелил по принципу “русской рулетки”: вынув обойму из пистолета и оставив один патрон в стволе…

Несмотря на уютную семейственность дома Бриков, несмотря на поддержку и понимание, которые он здесь находил, отношения Маяковского с Лилей, конечно, с самого начала не были просто отношениями талантливого поэта и чуткой слушательницы. Маяковский был влюблен со всей силой своего темперамента – то есть с силой поистине неизмеримой. “Володя не просто влюбился в меня – он напал на меня, это было нападение. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально”, – записала в дневнике Л. Брик.

Осенью 1915 была написана поэма “Флейта-позвоночник” (первоначальное название

– “Стихи ей”), потрясающая накалом любовных переживаний и поэтической мощью, с которой они воплощены. Прослушав “Флейту”, Горький сказал о “чудовищном размахе” ее автора и о том, что, собственно, никакого футуризма нет, а есть только большой поэт Владимир Маяковский.

В “нечеловечьей магии” этой поэмы Маяковский воспел свою любимую – “накрашенную, рыжую”, которая могла выдуматься только какому-нибудь “небесному Гофману”:

Вот я богохулил.

Орал, что бога нет,

А бог такую из пекловых глубин,

Что перед ней гора заволнуется и дрогнет,

Вывел и велел: люби!

Жизнь Маяковского осложнилась в эту осень призывом на воинскую службу. Время, когда поэт считал, что должен находиться в действующей армии, давно прошло. Теперь его отвращение к воинской повинности стало всеобъемлющим – да еще в дни войны, которую он воспринимал как величайшую подлость со стороны всех воюющих государств. К счастью, через знакомых удалось определиться в Военно-автомобильную школу чертежником.

С начала 1916 Маяковский начал работать одновременно над двумя поэмами – “Война и мир” и “Человек”. Характер этой работы он определил следующим образом: “В голове разворачивается “Война и мир”, в сердце – “Человек””. Для издательства Горького “Парус” он подготовил книгу своих стихов под названием “Простое как мычание”, вышедшую в октябре.

И все, что он писал в это время, было проникнуто любовью… 26 мая 1916 написано стихотворение “Лиличка! Вместо письма”, которое не было напечатано при жизни Маяковского. Завершающие строки этого стихотворения по праву можно отнести к шедеврам русской любовной лирики:

Дай хоть

Последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.

Отношения с Лилей Брик по-прежнему складывались тяжело. Маяковский мучился своей отдельностью от нее, для космического масштаба его чувств невыносима была дистанция обыденности, которая существовала между ним и любимой женщиной. Написанное в то время стихотворение “Себе, любимому, посвящает эти строки автор” заканчивается горьким вопросом: “Какими Голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный?”

Для Лили Юрьевны же, вероятно, был утомителен именно масштаб и накал этой любви, слишком сильно выпадающей из повседневности, в которой она находила множество других удовольствий. О несоразмерности их чувств в то время свидетельствует характерный эпизод. После “Лилички” Маяковский написал поэму “Дон-Жуан”, о которой она не знала.

Когда он прочитал ей поэму – неожиданно, на улице, наизусть – она рассердилась: опять про любовь, надоело! Маяковский выхватил из кармана рукопись, разорвал в клочки и пустил по ветру.