Биография Крылова и его басни
Образ дедушки Крылова возникает уже в детском воображении, еще не вполне осознанный, но бесконечно близкий и родной, чем-то напоминающий рождественского Деда-Мороза. Он неожиданно появляется где-то рядом с чудесными сказками и первыми художественными впечатлениями детства. В ту пору мы даже и не задумываемся над тем, кто он – писатель ли, драматург, баснописец…
Сами по себе вошли в нашу жизнь крыловские умные звери с их вполне человеческими мыслями, поступками, рассуждениями.
В своем просторном халате, а может быть, в причудливой
И. А. Крылов (1769-1844) родился в Москве, в семье бедного дворянина, а после смерти отца, который оставил ему в наследство солдатский сундучок с книгами, жил со своей матерью в глубокой нищете. Мать ходила читать псалтырь по покойникам в богатые дворянские и купеческие дома, а будущий баснописец начал служить “подканцеляристом” в одном из казенных учреждений. Рано познакомился он с судейским произволом, крючкотворством, ябедой, взяточничеством,
Жизнь Крылова в детстве сложилась так, что ему не пришлось даже учиться в школе. Но стремление к образованию у него было настолько сильным, что он самоучкой овладел языками, математикой и стал высокообразованным для своего времени человеком.
Уже в юности Крылов написал несколько комедий для театра, но ни одна из них не была исполнена на сцене. Вскоре он начинает сотрудничать в журналах “Лекарство от скуки и забот” и “Утренние часы” и там в 1788 году публикует первые свои басни. На следующий год он уже сам издает сатирический журнал “Почта духов”, где в выдуманной им переписке волшебников, фантастических духов – гномов, сильфов, ондинов, невидимо живущих среди людей, – появляются сатирические образы екатерининской эпохи: пышные вельможи, живоглоты-чиновники и судьи-крючкотворы.
Но сатирический журнал “Зритель”, в котором писатель особенно смело обличал самодержавный и помещичий произвол (“Каиб”, “Похвальная речь в память моему дедушке”), вскоре закрывается императрицей. И как любимейший род сатирического оружия им избирается басня. Начиная с 1805 года Крылов входит в большую литературу как создатель русской классической басни.
Он понимает, что к басне труднее придраться, она сама кусает, а ее-то не укусишь, за аллегориями можно порой надежно укрыться. А звериные маски, благодаря таланту баснописца, не ограничены устойчивыми традиционными характеристиками (осел – глупость, лиса – хитрость, заяц – трусость), но претворяются в более сложные, живые, бытующие характеры, родственные, по существу, человеческим. Интересы, навыки, привычки, выражения басенных персонажей близки и понятны самому широкому читателю.
Из народного языка, из поговорок и пословиц черпал писатель многие свои сюжеты и мысли. По свидетельству одного из современников, он уже в детстве “посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пестрою толпою, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов…”.
Гуща жизни, живое ее кипение увлекали Крылова. Все творчество баснописца прочно и глубоко было связано с жизнью народа, служило его интересам, его правде. Крылов не только много знал о народе, но как бы проник в тайны мышления народного. “Это наша крепкая русская голова, – сказал Гоголь, – тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек…”.
Наблюдения, представления, мысли народа, весь его многовековой житейский опыт воплотился мастерством писателя в предельно лаконическую форму басенной морали: “У сильного всегда бессильный виноват”, “Беда, коль пироги начнет печи сапожник…”, “Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку”, “Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют” и т. д.
Народность крыловской басни – органическая и истинная. Вспомните, к примеру, басни “Крестьянин и Овца”, “Демьянова уха”, “Волк и Кот”, “Слон и Моська”, “Кот и Повар”, “Три Мужика”. Словно бы сама старая Русь с ее обычаями, нравами, характерами оживает в созданиях Крылова.
Даже те басни, сюжеты которых он позаимствовал у французского писателя Лафонтена, силой его могучего таланта стали такими неподражаемо русскими, органично крыловскими, что отдавать их Лафонтену нам никак не хочется. Гоголь писал о Крылове, что “всюду у него Русь и пахнет Русью” и что басни его – “книга мудрости самого народа”. Историк М. П. Погодин как бы добавлял к этому: “Как все по-русски – чудо!
И медведь Крылова, – видно, что земляк, русский”.
Иногда задумываешься. А что, если бы в баснях шла речь только о животных, что, если бы персонажи и “мыслили” по-звериному и не было в них человеческих черт, что, если бы басни превратились в рассказы о зверях? Или, напротив, действовали бы в них только люди. Перед зеркалом вертелась какая-нибудь барышня-франтиха, а не обезьяна, и квартет устраивали не “проказница Мартышка, Осел, Козел да косолапый Мишка”, а реальные и достоверные дворяне, купцы, чиновники?
Пожалуй, все бы и пропало. Ведь “душа” крыловской басни в этом органическом синтезе человеческого и звериного, соединении тонком, тактичном и потому никак не оскорбительном. Сохранив “звериное” обличье, басенные герои стали одновременно и носителями таких общечеловеческих пороков, как лесть, зависть, жадность, угодничество, лень.
Иногда же они судят о событиях мудро и справедливо, и тогда они не глупее людей. Сообразуясь с природными нравами и повадками животных, Крылов наделяет их вполне человеческими поступками и мыслями. Пчелы и Муравьи почти всегда трудолюбивы, скромны и наблюдательны. Хитрая плутовка и лицемерка Лиса выступает в басне как криводушный судья-взяточник или льстивый царедворец, а хищный, жадный, глуповатый Волк олицетворяет бюрократа-чиновника, хапугу и грабителя.
Уже одно только присутствие этих людских качеств в звере и “звериных” в человеке рождает восхитительный крыловский юмор, такой непосредственный, лукавый и добрый.
Человек и зверь живут у писателя в одном прекрасном мире сказки, разговаривают они на одном языке, великолепно понимают друг друга, по-одинаковому они “думают”, хитрят, обманывают, вызывая наше негодование, сочувствие, жалость, смех.
И животные и люди в баснях Крылова сказочны, но, как в подлинной, настоящей сказке, они в то же время достоверны. Их занимательное существование – приключения, конфликты, столкновения при всей сказочности абсолютно правдоподобны, вполне вероятны. Весь животный, растительный и вещный мир оживает в крыловских баснях.
Так великолепно он живописует и облекает в живую плоть фантазию, что “даже сам горшок” у него, по выражению Гоголя, “поворачивается как живой”.
Как автор и рассказчик своих басен Крылов так задушевен и, казалось бы, прост, так непосредственно и вместе с тем лукаво проникает в самое сердце читателя, что становится ему близким и родным. Его простодушие, ясность мысли, некоторая наивность, в которые он облекал и свои басни, породили несколько упрощенное представление о нем как о личности. За Крыловым прочно утвердилась репутация чудака и ленивца.
Все знают забавный анекдот о баснописце, записанный Пушкиным: “У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, непрочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. “Нет,- отвечал Крылов,- угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову”. Такая, казалось бы, чрезмерная невозмутимость и инертность предстают в несколько ином свете, когда узнаешь, что 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, в самый разгар событий, писатель находился на Сенатской площади.
Известно также, что, изучив главные европейские языки, Крылов, по словам Пушкина, “как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому”1 и затем читал в подлиннике греческих классиков.
Во многих баснях свое “простодушие” Крылов, когда это было необходимо, очень умно использовал. Поэт П. А. Вяземский тонко подмечал: “Крылов был вовсе не беззаботливый, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывет он у нас… но во всем и всегда был он, что называется, себе на уме. И прекрасно делал, потому что он был чрезвычайно умен…
Здесь и мог он вполне быть себе на уме; здесь мог он многое говорить, не проговариваясь; мог, под личиною зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа у него прямо доходить”.
Под масками львов, орлов, медведей современники легко угадывали неправедных судей, лукавых и льстивых царедворцев, именитых сановников, а порой даже самого царя. Не случайно так ополчился на басню персонаж грибоедовской комедии “Горе от ума” Загорецкий – плут, подхалим и политический доносчик:
А если б между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни – смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
Кто что ни говори: Хотя животные, а все-таки цари.
Так же отнесся к некоторым басням Крылова и Цензурный комитет: басни “Пестрые овцы”, “Рыбьи пляски” (1-я ред.), “Вельможа”, “Пир” за смелые политические намеки были запрещены и распространялись в рукописных списках. Вот пример, когда “простосердечная”, добродушная! и мудрая позиция баснописца оказывается не менее воздействующей, разоблачительной и впечатляющей, чем злобная, протестующая, саркастически-язвительная. Форма и манера, выбранная Крыловым, не мешает многим его басням быть, по существу, социальными памфлетами.
Я не могу не сказать, как многолетний исполнитель Крылова, что чрезмерная нагрузка басен ядом и желчью, так сказать, бичующая манера чтения, воздействует на слушателей меньше, чем мудрая, философски добродушная, неотразимо спокойная интонация. В то же время, например, Салтыков-Щедрин или Маяковский обязывают к обличительной манере исполнения, полной сарказма, гражданского гнева и язвительной иронии. Хочется также добавить, если уж я начал говорить об исполнении, что верным Крылову надо быть и в сочетании звериного и человечьего.
Часто можно увлечься показом и изображением животных, и уйдет человеческая психология, а вместе с ней подчас и философский смысл басни. И наоборот, если показывать и изображать только людей, да еще не очень ярких, непохожих на действующих в басне зверей, в свою очередь, уйдет или, во всяком случае, поблекнет все неповторимое своеобразие крыловской басни.
С некоторой горечью думаешь о том, что Крылова знают и любят с детства, а в более зрелые годы так и остаются с детскими о нем впечатлениями. В самом деле, если хочется перечитать классику, то с наслаждением обращаются к Толстому, Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Лермонтову, Чехову и многим другим нашим писателям, прежде чем придет желание вернуться к Крылову. “Да стоит ли? – думает читатель. – Ведь я хорошо помню и “Квартет”, и “Лжеца”, и “Кота и Повара”. Все эти басни крепко засели в голове с детства.
Так стоит ли перечитывать?” Стоит, и очень стоит.
Басни Крылова, как всякое/ истинно художественное произведение, обладают чудодейственной силой. Они заключают в себе мудрые, незыблемые истины, почерпнутые художником из “моря житейского”. Именно поэтому басни обретают необычайную сюжетную гибкость и являются перед читателем каждый раз со свежим, неожиданным подчас содержанием и смыслом, в разные эпохи обретая новое рождение. “Да они как будто сегодня написаны, они актуальны!” – говорили мне иной раз и слушатели и читатели, у которых крыловские басни рождали живые и современные ассоциации, аналогии.
Во всяком случае, работы для фантазии басни дают вдоволь. И художественное впечатление, прошедшее через собственную фантазию, становится дорогим для человека и безмерно обогащает его, незаметно делая художником, сотворцом прочитанного.
Написаны басни Крылова замечательным русским языком, теми легкими, незатейливыми разговорными стихами, которые сродни грибоедовским строкам “Горя от ума”, пушкинскому “Домику в Коломне” или “Гусару” и так и просятся быть произнесенными вслух, стать живыми, кажутся рожденными сию минуту в простой, непринужденной беседе. И названия крыловских басен, и отдельные строфы, и герои остаются в памяти, воспринимаются как народные поговорки, пословицы, крылатые слова: “Тришкин кафтан”, “А Васька слушает да ест”, “Демьянова уха”, “А ларчик просто открывался” и много, много других.
Прошло более полутора веков, как басни Крылова полюбились русскому сердцу, и, надо прямо сказать, пока он никем не превзойден. Настолько могуч талант баснописца, что никто и не решался вторгнуться в его владения. В русской литературе после И. А. Крылова, пожалуй, не было ни одного равного ему баснописца.
Можно, конечно, назвать иронические, пародийные басни А. К. Толстого и бр. Жемчужниковых (Козьма Прутков), революционные басни Демьяна Бедного – и все. В последние годы советский поэт Сергей Михалков возродил басенный жанр, нашел свой, интересный стиль современной басни.
И все же дедушка Крылов по-прежнему безраздельно царствует над басенным миром.
Игорь Ильинский
Источники:
- Крылов И. А. Басни/ Вступит, ст. И. Ильинского; Рис. А. Лаптева.- М.: Дет. лит., 1978.- 112 с, ил. (Школьная б-ка).
Аннотация: Книга избранных басен великого русского баснописца.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...