Биография Блока творчество жизнь (Блок Александр)
Литература, свой журнал, театр – все это были увлечения. Чтобы какое-либо из этих увлечений стало для Блока чем-то большим – пусть не сразу, пусть только по прошествии времени, – для этого должно было что-то произойти чрезвычайное.
Летом 1897 вместе с матерью и теткой Марией Андреевной юноша Блок едет в Германию, в Бад-Наугейм. Матери предстоит лечение, Саше Блоку – неожиданная встреча.
В дошедшем до нас стихотворении, написанном 6 июня 1897, – немецкий пейзаж, увиденный глазами смешливого юноши.
Блок как бы “подтрунивает”
Рейн – чудесная река,
Хоть не очень широка.
Берега полны вином,
Полон пивом каждый дом,
Замки видны вдалеке,
Немки бродят налегке,
Ждут прекрасных женихов И гоняют пастухов…
Но именно здесь его настигла далеко “не шуточная” страсть.
Поначалу встреча с Ксенией Михайловной Садовской мало походила на что-то серьезное. Она – высокая, темноволосая, с изумительными синими глазами дама 37 лет, жена статского советника и мать троих детей. Он – ее юный паж, которому не было и 17.
Она смеялась гортанным смехом, он всюду
Но то, что вначале было похоже на игру, кокетство, детское увлечение, стало обретать вполне серьезные черты. И мать, и тетка были не на шутку встревожены. В дневнике Марии Андреевны появляется запись – ревностный взгляд “со стороны”: “Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен.
Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно”.
Наверное, обе они вздохнули с облегчением, когда юный кавалер проводил свою даму на поезд, вернулся, упал в кресла и картинно закрыл глаза рукой. Но с приездом в Петербург встречи возобновились, и в юном гимназисте пылала уже совсем не детская страсть. Серьезно откликнулась на нее и дама его сердца.
В их встречах много романтического и безрассудного: закрытые кареты, пылкие послания, прогулки в туманные сумерки… В его письмах “Ты” с большой буквы, уверения в любви без границ.
Встреча в Бад-Наугейме 31 октября 1897 отзовется эхом в стихах:
Ночь на землю сошла. Мы с тобою одни.
Тихо плещется озеро, полное сна.
Сквозь деревья блестят городские огни,
В темном небе роскошная светит луна.
Это уже совсем “не детские” стихи. В Блоке проснулся настоящий лирик. Его стихотворения часто имеют посвящение “К.
М. С”. Это ее инициалы.
Через год, в августе 1898, обращаясь к Садовской, Блок напишет:
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной Молча с тобою мы шли…
Но и тогда он еще не освободился от своего чувства к синеокой “хохлушке”. А через двенадцать лет, поверив в слух, что давняя его возлюбленная умерла, вспомнит ее “тонкие руки”, “голос, вкрадчиво протяжный”, “синий, синий плен очей”, – и подведет черту:
Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана Накрест лентою алой, как кровь…
В этой встрече гимназиста с “К. М. С.” было много того, что бывает в каждом романе. Но было и другое. В 1909 он скажет:
Эта юность, эта нежность –
Что для нас она была,
Всех стихов моих мятежность Не она ли создала?..
В 1918, через два десятка лет после этой встречи, о рубеже 1897-1898 он выразится еще определеннее: “С января уже начались стихи в изрядном количестве. В них – К. М. С., мечты о страстях…”
В этом пылком раннем романе впервые обозначилось то, что со временем будет видно все отчетливей: несовпадение обычного хода вещей и судьбы поэта, которая светилась за планом реальности и которая впервые коснулась его в Бад-Наугейме. Земная любовь к “синеокой” не совпадала с иной любовью к той же К. М. С., которая разбудила в нем лирика. И чем дальше, тем меньше в жизни Блока будет собственно биографии и тем больше будет судьбы.
Первое ощущение ее дыхания было здесь, в Бад-Наугейме.
“С января уже начались стихи в изрядном количестве…” Одно из них впоследствии откроет первый том его лирики. Стихотворение не только о любви, но и о мраке: “Пусть светит месяц – ночь темна… Ночь распростерлась надо мной… В холодной мгле передрассветной…”
Все написанное до 1901 он поместит в раздел “Ante lucem”, т. е. “До света”. Первые шаги в этом мраке он делает ощупью. Он болен театром, а не поэзией.
Участвует в любительских спектаклях, декламирует стихи Фета, Полонского, Апухтина, Алексея Толстого.
“Помню в его исполнении “Сумасшедшего” Апухтина и гамлетовский монолог “Быть или не быть”,
Вспоминал двоюродный брат поэта Георгий Блок. Это было не чтение, а именно декламация – традиционно актерская, с жестами и взрывами голоса. “Сумасшедшего” он произносил сидя, Гамлета – стоя, непременно в дверях. Заключительные слова: “Офелия, о нимфа…” – говорил, поднося руку к полузакрытым глазам”.
Из того, что он напишет в это время, лишь немногое попадет в будущее собрание стихотворений. И все-таки среди позже отвергнутых попадаются строки, полные предчувствия Судьбы:
Жизнь, как загадка, темна,
Жизнь, как могила, безмолвна…
В двух строках будто увидены последние месяцы собственной жизни. Но в стихотворении, обращенном к гимназическому товарищу, есть и предчувствие ближайшего будущего:
Мой друг, я чувствую давно,
Что скоро жизнь меня коснется…
Это касание сначала граничило с обычной случайностью: весной 1898 на передвижной выставке Блока увидела Анна Ивановна Менделеева, жена известнейшего химика Дмитрия Ивановича Менделеева, друга деда. Она пригласила Блока навестить их летом в Боблове, ведь от Шахматова это совсем недалеко. 30 мая Блок оканчивает гимназию, 1 июня получает аттестат зрелости, а 4-го едет из Петербурга в Москву, и 5-го он уже в Шахматове.
Поначалу ничто не предвещало того “касания жизни”, о котором он писал в недавнем стихотворении. “В Шахматове началось со скуки и тоски…” – напишет Блок в 1918, вспоминая события того лета.
Он окончил гимназию, с осени его ждет университет. А пока можно предаться праздной жизни. В Боблово его “почти спровадили” родные, и он на белой лошади отправился “с визитом”.
Эту встречу Любовь Дмитриевна опишет спустя многие годы так, будто все происходило вчера: жара, запах некошеных трав, топот верховой лошади. Она в своей комнатке на втором этаже. За пышным кустом сирени ей не видно, кто это приехал и спрашивают: “Анну Ивановну”.
С “Сашей Бекетовым” они когда-то встречались, давно-давно, да и мать ей уже не раз о нем говорила. Сквозь просветы в листьях сирени она видит, как уводят белого коня, слышит внизу на террасе “быстрые, твердые, решительные шаги” и глухие удары собственного сердца. Не забывает посмотреть на себя в зеркало и переодеться.
Сбегает вниз. Ей не нравится ни отсутствие мундира (гимназического, студенческого или военного), ни лицо, ни даже актерский вид, хотя сама она тоже мечтала о сцене. Разговор пошел о возможных спектаклях.
От Блока впечатление, близкое к тому, что сам он о себе скажет через 20 лет: “Я был франт, говорил изрядные пошлости”.
В воспоминаниях Блока – их можно найти и в набросках к поэме “Возмездие”, и в “Исповеди язычника” – нет ничего лишнего, только их встреча, которая будто и произошла сразу:
“Вдруг пронесся неожиданный ветер и осыпал яблоневый и вишневый цвет. За вьюгой белых лепестков, полетевших на дорогу, я увидел сидящую на скамье статную девушку в розовом платье с тяжелой золотой косой. Очевидно, ее спугнул неожиданно раздавшийся топот лошади, потому что она быстро встала, и краска залила ее щеки; она побежала в глубь сада, оставив меня смотреть, как за вьюгой лепестков мелькало ее розовое платье”.
В описаниях ее и его почти ничего общего. У нее – масса житейских подробностей, таких, которые любят составители подробных биографий и жизнеописаний. У него всадник, девушка на скамейке и мелькающее розовое платье и облетающий яблоневый цвет.
У нее – вехи биографии, у него – судьба.
Это действительно была судьба. В это лето их отношения с Любовью Дмитриевной полны неопределенности. Тайное взаимное расположение – и очень сдержанное общение. Она чувствует, что Блок окружает ее “кольцом внимания”, но боится о своих чувствах “проговориться” даже взглядом: “Я смотрела всегда только внешне-светски, и при первой попытке встретить по-другому мой взгляд – уклоняла его”.
Ему кажется, что Любовь Дмитриевна холодна и равнодушна.
Но помимо обычного общения было и театральное. В Боблове были поставлены отрывки из шекспировского “Гамлета”, сцены из “Горе от ума” и “Бориса Годунова”. (Кроме Блока и Любови Дмитриевны, в спектакле участвовали внучатые племянницы Дмитрия Ивановича Менделеева Серафима Дмитриевна и Лидия Дмитриевна Менделеевы.)
“Гамлет”, который произвел на зрителей наиболее сильное впечатление, сблизил и Гамлета-Блока с Любой-Офелией. Признание об этом – в поздних воспоминаниях Любови Дмитриевны:
“Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающих ниже колен… Блок в черном берете, колете, со шпагой.
Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте.
Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора…”
Потом от сенного сарая (это и был театр) они шли к дому, под горку. Молоденькие березки и елочки, черная августовская ночь, необычно крупные звезды…
“Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем в кутерьме после спектакля и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и не было странно, когда прямо перед нами в широком небосводе прочертил путь большой, сияющий голубизной, метеор”.
Эта падающая звезда, прочертившая небо 1 августа 1898, появилась уже в стихотворении, написанном на следующий день (“Я шел во тьме к заботам и веселью…”). И позже падающие звезды будут встречаться в поэзии Блока неоднократно, часто приобретая символические черты.
Но лето 1898 принесло не только чистую юношескую любовь, но и дружбу. После спектаклей в Боблове Блок приезжает в Дедово, в имение своих родственников Соловьевых. Здесь он снова на любительской сцене, играет в любительских постановках из “Бориса Годунова”, из “Орлеанской девы”.
В лице Михаила Сергеевича Соловьева (брата знаменитого философа) и его жены Ольги Михайловны, двоюродной сестры матери, он находит людей, которым суждено сыграть очень важную роль в его поэтическом возмужании.
Тринадцатилетний Сережа Соловьев от Блока в восторге. В тетради, куда он вписывает свои сочинения и сочинения знаменитого дяди, Владимира Соловьева, появляются стихи Александра Блока.
24 августа 1898 Блок вернется в Петербург. А через три дня Ольга Михайловна пишет из Дедова Александре Андреевне: “Скажи Саше, что я очень благодарю его за стихи и очень бы желала продолжения, мне очень интересно, как это пойдет дальше…”
В семье Соловьевых завязывается тот узел судеб, который сведет воедино творчество Владимира Соловьева, жизнь Блока, Любови Дмитриевны, Сережи Соловьева и Бориса Бугаева (впоследствии – Андрея Белого).
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...