“Бесприданница” в постановках русского театра
В 20-30-е годы в постановках театром “Бесприданницы” преобладало сочувствие к Карандышеву как к человеку “бедному”, затравленному богатыми бездельниками. Он как бы представлял собой тип низовой демократии, которой естественно было сочувствовать в расслоенном классовым антагонизмом обществе. Богатые люди отбирали у него Ларису, и симпатии публики невольно тянулись к нему.
Но в последнее время режиссеры “Бесприданницы” справедливо оттеняют в Карандышеве другую сторону: его отчаянную социальную зависть и смешную амбициозность.
Смешны его потуги собрать в своем доме “избранное общество”, жалок его плебейский снобизм (чтобы все, “как у людей”: и пестрый ковер на стену, и турецкое оружие, и хоть плохонький, но экипаж с лошадью, которую Вожеватов окрестит “верблюдом”). И совсем уж позорен званый обед, задуманный из желания повеличаться
Островский безжалостен к Карандышеву, когда приоткрывает стыдную механику подготовки обеда. Тут все показное, все мещанская бережливость и расчет: вино, купленное по шесть гривен на круг, подается с наклеенными на бутылки чужими этикетками, а вместо дорогого лимона к чаю должны сервировать клюквенный морс.
Ларисе несносна эта мелочность, но не за нее укоряет она жениха. Она лишь умоляет его не позориться на людях и скорее уехать куда-нибудь в глушь, в леса, к целительной природе. Лариса искренне ищет тишины, уединения, хочет бежать из города от людей и своей несчастной страсти. (Так же некогда умоляла Катерина мужа взять ее с собой в Москву.) Напрасно!
Карандышев глух и жесток к Ларисе. Но, правду сказать, и Лариса не щадит Карандышева. Да, она не любит его, но еще и презирает, третирует с досады, смеется над ним. Ни тени сострадания, терпимости.
Раздражение в каждом слове – и романс будет петь, раз он запрещает, и за Волгу поедет наперекор… Идет нескончаемый поединок. А между тем, если вдуматься, в ее обольщении Паратовым не меньше иллюзии и мишуры, чем в притязаниях на нее Карандышева.
Ларису тоже влечет шик Паратова, его мужская бравада, выстрелы з духе пушкинского Сильвио, бретерские замашки. И, как Караидышеву, ей ненавистна бедность.
Вот почему, когда Карандышев говорит о своих обидах (ведь он обманут Паратовым, как и Лариса), горько жалуется на людей, которым ничего не стоит “разломать грудь у смешного человека” (определение, подхваченное из “Дневника писателя” Достоевского за 1877 год – “Сон смешного человека”), он вызывает у нас если не симпатию, то сострадание. И снова в этом предвестие чеховской драматургии: герои не понимают друг друга, а, в сущности, всяк несчастлив по-своему.
Как же далека эта пьеса от обычных понятий о “бытовике” Островском! Она отразила свое время и будто заглянула в XX век. Злая воля отдельных лиц и социальная среда в ней вовсе не исчерпывают причин трагедии.
Есть еще некая “психоидеология”, тайная экспансия зла, возникающая будто из ничего, “из воздуха”, а в действительности из внутреннего холода, эгоизма, разобщенности людей. Худший итог всего этого – унижение и уничтожение любви.
Драматург Д. Аверкиев вспоминал, что Островский, вслед за Аристотелем, делил пьесы на те, интерес которых составляет действие, и на те, в которых автора занимает характер. В “Бесприданнице” это характер Ларисы. Но такое деление можно дополнить другим. У Островского были пьесы, написанные на готовую мысль, пьесы с заранее внятным результатом, прямым поучением.
Таковы “Бедность – не порок”, “Пучина” или “Трудовой хлеб”. Но были и пьесы-искания, пьесы с внутренней, неразрешенной до конца проблемой. Не пьесы-ответы, а пьесы-вопросы.
Художник и для себя хотел разрешить вставшую перед ним загадку характера, положения или судьбы. И это как раз самые яркие его взлеты, самые крупные вершины; в полдень жизни “Гроза”, ближе к закату – “Бесприданница”.
Чем больше живешь, тем больше понимаешь жизнь и тем меньше склонен учить. В такой пьесе, как “Бесприданница”, подкупает не только мысль художника – мысль нравственная и гуманная. В ней сама глубь жизни, желание постичь ее тайну, понять чересполосицу доброго и худого в людях.
И шаблон готового морализма отлетает в таких случаях, как старая шелуха, освобождая место свободному художественному исканию.