Баргамот и Гараська краткое содержание

Андреев Л. Н.

Природа не обидела Ивана Акиндиныча Бергамотова, именовавшегося официально “городовой бляха № 20”, а неофициально – “Баргамот”. Обитатели одной из окраин Орла, Пушкарной улицы – “пушкари – проломные головы”, – почитали городового. “Высокий, толстый, сильный, громогласный”, он был для них “степенным, солидным и серьезным человеком, достойным всякого почета и уважения”. “Человек с возвышенными требованиями назвал бы его куском мяса, околоточные надзиратели величали его дубиной, но то,

что знал Баргамот, он знал прочно”. И если это была лишь инструкция для городовых, “но зато эта инструкция так глубоко засела в его неповоротливом мозгу, что вытравить ее оттуда нельзя было даже крепкой водкой”. А еще “Баргамот обладал непомерной силищей, сила же на Пушкарной улице была все”.

Драки здесь часты, но “война пьяных пушкарей, как о каменный оплот, разбивалась о непоколебимого Бергамота…”. В семейной жизни Иван Акиндиныч был строг. Учил жену и двух своих детей, сообразуясь с теми указаниями, “которые существовали где-то в закоулке его большой головы”.

Жена его, Марья,

моложавая и красивая женщина, уважала степенного и непьющего мужа, вертела им “с такой легкостью и силой, на которую только и способны слабые женщины”.
“Часу в десятом теплого весеннего вечера Баргамот стоял на своем посту, на углу Пушкарной и 3-й Посадской улиц”. Настроение у него скверное. Накануне светлого Христова воскресения выпало ему дежурство. Мимо шли в церковь чисто одетые пушкари.

Баргамот же мечтал о времени, когда он подарит сыну “мраморное яйцо” и вся семья сядет разговляться. Благодушие Баргамота нарушил пьяный Гараська, вначале еле оторвавшийся от забора, но тут же прилипший к фонарному столбу. Баргамот удивился, где Гараська успел так набраться? Никто так не досаждал городовому, как этот пьянчужка.

Душа в чем держится, а скандалист и правдоискатель отменный. “Трезвым его не видел никто, даже та нянька, которая в детстве ушибает ребят, после чего от них слышится спиртный запах, – от Гараськи и до ушиба несло сивухой”. Ночевал он под обрывом, в кустах, на зиму исчезал, а с первым теплом появлялся опять. Баргамот остановил Гараську, а потом поволок его в участок.

Гараська спросил: “А у Михаила-архангела звонили?” Баргамот ответил утвердительно. “Христос, значит, воскрес?” – спросил Гараська и повернулся к Бергамоту, но не устоял и, упав, разбил пасхальное яйцо. Он завыл жалобно и протяжно, “хотел по-благородному… похристосоваться… ” Баргамоту вдруг стало невыносимо стыдно. Он поднял пьяного и повел к себе домой. Жена удивилась, но промолчала.

Сидя за чистой скатертью, Гараська обжигался горячими щами, проливая жир на стол, смущался и еще больше проливал. Хозяева, казалось, не замечали оплошности гостя. А когда жена Бергамота поинтересовалась, как отчество Гараськи и приветливо пригласила: “Кушайте, Герасим Андреич”, Гараська разрыдался: “По отчеству… Как родился, никто по отчеству… не называл…” 1898 г