Б. Пастернак о своем романе

<

p>Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса или Достоевского, – эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое. Роман (бессмертное произведение) пока называется “Мальчики и девочки”.

Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме),

со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности.
Атмосфера вещи – мое христианство, в своей широте немного иное, чем квакерское и толстовское, идущее от других сторон Евангелия в придачу к нравственным.
Это все так важно, и краска так впопад ложится в задуманные очертания, что я не протяну и года, если в течение его не будет жить и расти это мое перевоплощение, в которое с почти физической определенностью переселились какие-то мои внутренности и частицы нервов…
Стихов как самоцели я не любил и не признавал никогда. Положение, которое утверждало бы их ценность, так органически чуждо мне и я так этот взгляд отрицаю, что я даже Шекспиру и Пушкину не простил бы голого стихотворчества, если бы, кроме этого, они не были гениальными людьми, прозаиками, лицами огромных биографий и пр. и пр.
За писанием прозы у меня попутно складываются ритмические мотивы, мелодии которых я не записываю и которых не развиваю тематически, не наполняю живописью и мыслью. Они только нежны и музыкальны, и в этом их осуждение.
Очень печальная, очень много охватившая, полная лирики и очень простая вещь.
…Потребовалась целая жизнь, ушедшая на то, что называлось модернизмом, на фрагментаризм, на формы: политические, эстетические, мировоззрительные формы, на направления, левые и правые, на споры направлений…
А жизнь тем временем (войны, владычество крепостнических теорий, гекатомбы человеческих существований, вступление новых поколений), жизнь тем временем шла своим чередом и накопила множество полувекового материала, горы нового неназванного содержания, из которого не все охватывается старыми формами (политическими, эстетическими, левыми, правыми и пр. и пр.), а часть, самая живая, остается еще без обозначения; как сознание ребенка. И жалки те, кто хранит верность бесполезной косности старых определившихся принципов, соперничеству идей и велениям былой, на пустяки растраченной новизны, а не смиряется перед простодушием и младенческой неиспорченностью свежего, едва народившегося, векового содержания. Надо было именно перестать принимать во внимание привычное, установившееся и в своем значении сплошь такое фальшивое, надо было душе с ее совестью, способностями познания, страстью, любовью и нелюбовью дать право на полный, давно назревший переворот, который перевел бы ее из неудобной, вынужденной скрюченности в более свойственное ей, свободное, естественное положение.
Вот в чем, собственно говоря, вся суть и значение “Доктора Живаго”.