Автор и его герои в одном из произведений русской литературы (Н. С. Лесков “Соборяне”)

“Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда любимый дар мой ищет действия, мною тогда овладевает некое, позволю себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово падает из уст, как уголь горящий” – так пишет о своем любимом герое Савелии Туберозове Н. С. Лесков. Мне кажется, что эти прекрасные слова о духовной наполненности и просветленности в акте творчества имеют прямое отношение к самому писателю, вложившему душу в роман “Соборяне” о скромном провинциальном духовенстве и бурном времени 60-70-х годов – времени

нигилистов, споров “отцов” и “детей”, яростных конфликтов, но все-таки победы вечного над преходящим “Трепещущая и горящая” душа Лескова с его романами о нигилистах и праведниках, душа смятенная и алчущая правды, подарила нам, читателям XX века, по словам Горького, “священное писание о русской земле”. Его назвали “еретиком” и революционно-демократические круги, потому что писатель не принял революционной нови, и церковная элита, так как он шел своим путем к Богу, входя в конфликты с официальной церковью Но когда читаешь страницу за страницей лесковского собрания сочинений и чувствуешь
всем нутром гениальность творца в умении охватить всю сложность не сегодняшнего, а вечного бытия человечества, а главное, рассказать о нем неповторимым языком, веришь, что книги его боговдох-новенны и даже промыслительны. “По-видимому, дальше нам идти некуда!” – горько сетовал один из критиков романа Лескова “Некуда” Но сам Лесков так безнадежно не считал, и тому доказательство – герои его поздних произведений: и Голован, и Иван Саверьянович, и старообрядцы в “Запечатленном ангеле”.

Путь праведничества для каждого и всех с евангельской проповедью любви и добрых дел – вот позитивная программа любимых героев Лескова и его самого, прошедшего мучительные духовные искания.
В теме нашего сочинения сближены автор и его герои не случайно и не потому, что герои – дети писательской фантазии В экспозиции романа Лесков находит такие слова для представления Савелия Туберозова, Захария Бенефактова и Ахиллы – священнослужителей собора в Старгороде, что мы чувствуем очарованность и любование ими
Отец Туберозов “высок ростом”, “бодр”, “подвижен”, “голова его отлично красива”, кудри белы, как у Фидиева Зевса, глаза “большие, смелые и ясные”, и в них “и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь негодования, и они бросали искры гнева – гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а гнева большого человека”. Последнее замечание особенно важно: нам будет представлен Большой человек – по своим чувствам, поступкам, целям, человек – мыслитель и богатырь духа.
В Захарии Бенефактове отмечены иные столь ж дорогие Лескову свойства: кротость и смирение не от безликости, а от богатства личности, при немощности и слабости его физического тела.
Третий любимец Лескова – могучий дьякон Ахилла Десницын (странное имя, но вдумаемся: древнегреческий эпос на русской почве? Почему бы и нет? А фамилия?

Библейская ассоциация неизбежна: “одесную”, “десница”. Не ему ли предстоит ведущая роль в художественном конфликте романа?). “Уязвленная”, увлекающаяся натура, смешливый, добрый, “слагающийся богатырь”, в юности Ахилла Десницын был особенно любим в Старом Городе.
Описывает ли Лесков запачканные лапки отца Захария, или “веселенький домик” Савелия Туберозова, или “трубный голос с клироса Ахиллы”, он неизменно любуется этими людьми из “старой сказки”, т. е. жизни, которая складывалась на Руси веками, устоялась и в которой устоял человек с его несуетностью, совестливостью, детской открытостью и некоторой наивностью, натуральностью, священным отношением к тому делу, к которому приставлен. Идилличность отношений трех друзей не вызывает сомнения даже тогда, когда произошла некоторая размолвка из-за одинаковых тростей, пожалованных о. Савелию и о. Захарию предводителем дворянства.
Для Лескова ценна в герое его живая душа: разрешается героям маленькая хитрость, любопытство, ревность, слезы на глазах, гнев, несмотря на то что они пастыри. Не терпит Лесков лишь фарисейства, лжи, поверхностности суждений и поступков, безыдейности личности, а эти простые, неискушенные герои, не привязанные к материальным благам, не считающие, что судьба им что-то недодала, ютящиеся в небольших домишках и считающие копейки, живут не хлебом единым, а идеей, о которой, возможно, и сами-то, в силу скромности, не смогли бы поведать. А вот Лесков все о них знает’ Знает и ненавязчиво, с огромной теплотой посвящает читателя в сокровенные тайны души протопоп Савелий Туберозов, как мальчишка, влюблен в свою бесценную жену Наташу с ее дерзкими детскими шалостями и любовной игрой (привязала нитку к носовому платку и дергает, чтоб платочек ускользнул из рук мужа), крушит качели, чтоб она не упала с них, будучи беременной; произносит горячую проповедь не по уставу в церкви о старике Пизонском, усыновившем подкидыша; потрясен до глубины души, когда ему, бедному попу, Марфа Андреевна Плодомасова, дворянка старого покроя, дарит деньги на домик и одежду для церковных служб. Но по-настоящему “большим” и даже великим (не в казенном понимании этого слова) его делают “Записки”, “Демикотоновая книга”, начатая по рукоположении в священники.

Ночами старческими устами он шепчет, читая свою исповедь и одновременно дневник прожитого. И встает перед нами человек с мятущейся совестью, который все видит: и бедность провинциального священничества, и формализм губернских архиереев, и амбициозность губернатора, и притеснения староверов (при разрушении Деевской часовни он видел, как рвали кресты, как горестно плакали над руинами прихожане)…
“Не знаю, что о себе думать, к чему я рожден и на что призван?” – вопрошает себя Туберозов, прочитавший немало книг о духовенстве и восставший против “округлости”, “завершенности” литературного типа священника. И он, русский иерей, не просто отправляет службы и требы в храме, он душу вкладывает в дело. О себе он скажет: “Привык я весьма постоянно действовать, но ныне без дела тоскую и до такой глупости, что даже секретно от жены часто плачу”. (Это после того, как был назначен благочинным, а за свою “Записку о положении православного духовенства”, критическую в адрес епископата, едва не лишен сана.) Он боится мещанского благополучия, боится из борца за правду превратиться в обывателя. Его записи в дневнике поражают широтой кругозора, государственным умом, трепетностью ко всему, чем живет Россия.

Попадает в дневник и сюжет о местных нигилистах: учителе Препотенском и госпоже Бизюкиной, которым объявил войну смелый и прямодушный Ахилла.
Что же в действиях молодого учителя могло вызвать гнев Ахиллы и Туберозова? Варнава Препотенский говорил детям, что и души у человека нет, и Бога нет. Туберозов спрашивает: “Откуда это взялась у нас такая ожесточенная вражда и ненависть к вере?” Жажда свободы у молодежи?

Может быть, дикий, разрушительный вандализм, надругательство над святынями она понимает как свободу? Варнава выловил утопленникав реке, сварил его и сделал из скелета пособие для уроков. Бедная мать умоляла отдать покойника, чтобы отпеть и схоронить в земле. С юмором написаны страницы о том, как могучий Ахилла и мелкопакостный, ничтожный Варнава состязались в ловкости и крали друг у друга кости погибшего.

Но это не просто бытовое недоразумение. Это идеологическая ошибка. За дьяконом стоит уважение к традиции, святое отношение к погребению. “Многоученый Препотенский, восставший против “шпионов”, (и мать, и Туберозов, и Ахилла), развязная эмансипе Бизюкина, их приятель Термосесов предстают в сатирической зарисовке революционной Руси-тройки: один сравнивается с диким степным иноходцем, у другого гордо закинута назад “головенка”, “один пляшет, другой скачет, третий песенки поет”. Всепобеждающая и зловещая, разбойная, ухарская, развращенная идеями коммун, вседозволенности сила ворвалась и в тихую провинциальную жизнь.

У Евгения Базарова, ровесника Препотенского, хоть программа есть! А здесь – пустота, иждивенчество, попрание святынь. Неудивительно, что после группового портрета Варнавы сотоварищи идет рассказ карлика Николая Афанасьевича о “старой сказке”.

Эти страницы нельзя читать без волнения: не затхлая, темная жизнь, оправдывающая отношения: “хозяин (мать, помещик) – раб”, а светлая, в любви и благодарности маменьке, судьбе, Богу, родне, соседям, в поклонах и благословениях, милосердии и всепрощении встает перед нами жизнь, о которой тоскует душа. Савелий Туберозов, слышавший исповедь карлика, потрясенно произнес:
– Да, вот заметьте себе, много, много в этом скудности, а мне от этого пахнуло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро, и приятно… Живите, государи мои, люди русские, в лад со старою своею сказкой. Чудная вещь старая сказка!

Горе тому, у кого ее не будет под старость!.. О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой.
Роман, написанный в форме хроники, не стоит на месте. В город приезжают новые герои – петербургские гости, видный чиновник Борноволоков, ревизор, и его секретарь Термосесов. Цинично второй объявляет Бизюкиной: “Сортирую людей: ты такой? – так тебя, а ты этакой? – тебя этак. Не наш ты?

Я тебя приневолю, придушу, сокрушу, а казна мне за это плати”. Они тоже из породы нигилистов, но не столь наивные, как Препотенский, они жестоки к людям старой, совестливой формации. Бизюкина назовет Термосесову своим врагов.

И тот воскликнет: “Смерть дьякону Ахилле! Гибель протопопу Туберозову!” А она и не поняла, что, как библейская Иродиада, уже заказала своему повелителю за поцелуй принести их головы на подносе. Тихонько, хитренько ведет Термосесов свою ересь перед ревизором: “Хлестните-ка по церкви: вот где язва”, предлагая конкретные действия против независимого в суждениях Туберозова и пылкого в правдолюбии Ахиллы. Страшно читать, как разрастался заговор нигилистов против протопопа.

Роман близится к кульминации и развязке. К ней готовился и Туберозов. Вслушаемся в разговор предводителя Туганова и протопопа.

Туберозов: “Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… Это сгубит Россию…” Туганов: “Да что же ты ко всем лезешь, ко всем пристаешь: “идеал”, “вера”? Нечего, брат, делать, когда этому всему, видно, время пришло”. Туберозов ответил, что прошло не время веры и идеалов, а прошло время слов, нужны подвиги.

Жизнь для Туберозова окончилась, началось житие. Писательское слово “житие” как бы вывело Тубуерозова из обыкновенных людей. Житийная литература Древней Руси оставила нам имена Сергия Радонежского и Аввакума. Может быть, по логике автора, праведник Савелий Туберозов генетически связан с ними – великими подвижниками и страстотерпцами?

Да, конечно.
“Боже, суд твой цареви даждь и правду твою сыну цареву” – так просил помощи у Господа протопоп Савелий Туберозов перед “заключительным воззванием” – поучением, которое он должен был по внутреннему голосу произнести во храме перед чиновниками, охладевшими к вере и совершающими только обрядовую жизнь. Слова Савелия исполнены нечеловеческой боли за паству: “Церкви противна сия наемничья молитва. Может быть, довлело бы мне взять вервие и выгнать вон торгующих ныне в храме сем… Да будет слово мое им вместо вервия.

Пусть лучше будет празден храм, я не смущу сего: я изнесу на главе моей тело и кровь Господа моего в пустыню и там перед дикими камнями в затрапезной ризе запою: “Боже, суд твой цареви даждь… да соблюдается до века Русь, ей же благодеял еси!” Речь произвела разрывное действие: друзья обвинили его в неосторожном возбуждении страстей черни. Враги вынесли приговор: “Нет, этого терпеть нельзя!” Народ, любивший протопопа, сбросил Данилку, написавшего донос на Савелия, в реку. Термосесов торжествовал: можно ехать в город и докладывать преосвященству о беспорядках. Последовали арест, строгий надзор, ссылка, отказ просить о помиловании, возвращение, отстранение от всех дел, смерть.

Страшно автору за своего героя, ищет он слова самые верные и вкладывает их в уста верного ученика и любимца, Ахиллы: “В мире бе, и мир его не позна”. И захотел Ахилла умереть за поверженного друга своего. Но смерть отсрочил: лежа в чулане своем, придумал поставить Туберозову памятник.

Высокая душа, верный и преданный, впавший в печаль, могучий от природы и сразу постаревший, он искал случая, чтобы умереть и соединиться с тем, кто спас его душу, любя и направляя. Схватив простуду на кладбище, когда он караулил Данилку, обряженного чертом, богатырь-Ахилла смертельно простудился, простил перед смертью несчастного и отошел от мира.
Автор не написал развернутого послесловия к хронике Старгорода. Жизнь не закончилась смертью праведников. Отзвонят колокола, уйдут люди с кладбища и начнут (в этом не сомневался Лесков) думать над вечным противостоянием в человеке духовного и мирского и выбирать свою дорогу к свету или тьме, восхождению к Истине или падению в соблазны чревоугодия, прелюбодеяния, честолюбия, стяжания, тщеславия, карьеры и просто недумания, безответственности за каждый прожитый день. В то время как его современники, так называемые революционеры-демократы, призывали Русь “к топору”, Н. С. Лесков говорил с читателем о духовных началах в человеке, плакал над внешним нестроением его жизни и жизни всей России.

Ю. Нагибин советовал читать Лескова неторопливо, наслаждаясь его словом, проникая в огромный мир, в котором так трудно “маленькому человеку” на пути к Богу.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Автор и его герои в одном из произведений русской литературы (Н. С. Лесков “Соборяне”)