Атмосфера духовного разобщения людей в пьесе “На дне”

Чеховская традиция в драматургии Горького. Оригинально сказал Горький о новаторстве Чехова, который “убивал реализм” (традиционной драмы), поднимая образы до “одухотворенного символа”. Так был определен отход автора “Чайки” от острого столкновения характеров, от напряженной фабулы. Вслед за Чеховым Горький стремился передать неторопливый темп повседневной, “бессобытийной” жизни и выделить в ней “подводное течение” внутренних побуждений героев.

Только смысл этого “течения” Горький понимал, естественно,

по-своему. У Чехова – пьесы утонченных настроений, переживаний. У Горького – столкновение неоднородных мироощущений, то самое “брожение” мысли, которое наблюдал Горький в реальности.

Одна за другой появляются его драмы, многие из них показательно названы “сценами”: “Мещане” (1901), “На дне” (1902), “Дачники” (1904), “Дети солнца” (1905), “Варвары” (1905).

“На дне” как социально-философская драма

Из цикла этих произведений глубиной мысли и совершенством построения выделяется “На дне”. Поставленная Художественным театром, прошедшая с редким успехом, пьеса

поразила “несценическим материалом” – из жизни босяков, шулеров, проституток – и своей, несмотря на это, философской насыщенностью. “Преодолеть” мрачный колорит, устрашающий быт помог особый авторский подход к обитателям темной, грязной ночлежки.

Окончательное свое название пьеса получила на театральной афише, после того как Горький перебрал другие: “Без солнца”, “Ночлежка”, “Дно”, “На дне жизни”. В отличие от первоначальных, оттеняющих трагичное положение босяков, последнее явно обладало многозначностью, воспринималось широко: “на дне” не только жизни, а в первую очередь людской души.

Бубнов говорит о себе и своих сожителях: “…все слиняло, один голый человек остался”. Из-за “облииялости”, утраты прежнего положения герои драмы действительно обходят частности и тяготеют к каким-то общечеловеческим понятиям. В таком варианте зримо проступает внутреннее состояние личности. “Темное царство” позволило выделить незаметный при нормальных условиях горький смысл сущего.

Атмосфера духовного разобщения людей. Роль полилога1.

Свойственная всей литературе начала XX в. болезненная реакция на разобщенный, стихийный мир в драме Горького приобрела редкие масштабы и убедительность воплощения. Автор передал устойчивость и предельность взаимоотчуждения постояльцев Костылева в оригинальной форме “полилога”. В I акте говорят все персонажи, но каждый, почти не слушая других, – о своем. Автором подчеркнута непрерывность подобного “общения”.

Квашня (с ее реплики начинается пьеса) продолжает начатый за сценой спор с Клешем. Анна просит прекратить то, что длится “каждый божий день”. Бубнов обрывает Сатина: “Слыхал сто раз”.

1Полилог – форма речевой организации в драме: в противовес диалогу и монологу полилог – совмещение реплик всех участников сцены.

В потоке отрывочных реплик и перебранки оттеняются слова, имеющие символическое звучание. Бубнов дважды повторяет (занимаясь скорняжным делом): “А ниточки-то гнилые…” Настя характеризует отношения Василисы и Костылева: “Привяжи всякого живого человека к такому мужу…” Бубнов замечает о положении самой Насти: “Ты везде лишняя”. Сказанные по конкретному поводу фразы раскрывают “подтекстовой” смысл: мнимость связей, лишность несчастных.

Своеобразие внутреннего развития пьесы

Обстановка изменяется с появлением Луки. Именно с его помощью оживают в тайниках души ночлежников иллюзорные мечты и надежды. II и III акты драмы позволяют увидеть в “голом человеке” влечение к иной жизни.

Но, основанное на ложных представлениях, оно венчается лишь несчастиями.

Роль Луки в таком исходе очень значительна. Умный, знающий старик равнодушно смотрит на свое реальное окружение, считает, что “для лучшего люди живут… По сто лет, а может быть, и больше – для лучшего человека живут”. Поэтому заблуждения Пепла, Наташи, Насти, Актера его не трогают.

Тем не менее Горький вовсе не ограничил происходящее влиянием Луки.

Писатель, не менее чем человеческое разобщение, не приемлет наивную веру в чудо. Именно чудесное мнится Пеплу и Наташе в некоей “праведной земле” Сибири; актеру – в мраморной лечебнице; Клещу – в честном труде; Насте – в любовном счастье. Речи Луки потому и подействовали, что упали на плодотворную почву тайно взлелеянных иллюзий.

Атмосфера II и III актов другая но сравнению с I. Возникает сквозной мотив ухода обитателей ночлежки в какой-то неведомый мир, настроение волнующего ожидания, нетерпения. Лука советует Пеплу: “…отсюда – шагом марш! – уходи! Прочь уходи…” Актер говорит Наташе: “Я – уезжаю, ухожу…

Ты – тоже уходи…” Пепел уговаривает Наташу: “…в Сибирь-то по своей воле надо идти… Едем туда, ну?” Но тут же звучат иные, горькие слова безысходности. Наташа: “Идти некуда”. Бубнов когда-то “вовремя спохватился” – ушел от преступления и навечно остался в кругу пропойц и шулеров.

Сатин, вспоминая свое прошлое, сурово утверждает: “После тюрьмы нету хода”. А Клеит с болью признается: “Нет пристанища…ничего нет”. В этих репликах обитателей ночлежки ощущается обманчивое освобождение от обстоятельств.

Горьковские босяки в силу своей отверженности переживают эту вечную для человека драму с редкой обнаженностью.

Круг существования будто замкнулся: от равнодушия – к недостижимой мечте, от нее – к реальным потрясениям или гибели. Между тем именно в этом состоянии героев драматург находит источник их душевного перелома.

Значение IV акта

В IV акте – прежняя обстановка. И все-таки происходит нечто совершенно новое – начинается брожение ранее сонной мысли босяков. Настя и Актер впервые гневно обличают своих тупых однокашников. Татарин высказывает прежде чуждое ему убеждение: нужно дать душе “закон новый”.

Клещ неожиданно спокойно пытается распознать правду. Но главное выражают те, кто давно никому и ни во что не верит.

Барон, признавшись, что “никогда и ничего не понимал”, раздумчиво замечает: “…ведь зачем-нибудь я родился…” Это недоумение связывает всех. А предельно усиливает вопрос “Зачем родился?” Сатин. Умный, дерзкий, он верно расценивает босяков: “тупы, как кирпичи”, “скоты”, ничего не знающие и не желающие знать. Потому Сатин (он “добр, когда пьян”) и пытается защитить достоинство людей, открыть их возможности: “Все – в человеке, все для человека”.

Рассуждения Сатина вряд ли повторятся, жизнь несчастных не изменится (автор далек от любого приукрашивания). Но полет мысли Сатина завораживает слушателей. Впервые они вдруг чувствуют себя малой частицей большого мира.

Актер потому и не выдерживает своей обреченности. обрывая жизнь.

Странное, до конца не осознанное сближение “горькой братии” приобретает новый оттенок с приходом Бубнова. “Где народ?” – кричит он и предлагает “петь… всю ночь”, “отрыдать” свою судьбу. Вот почему на известие о самоубийстве Актера Сатин откликается резко: “Эх… испортил песню… дурак”.

Философский подтекст пьесы

Пьеса Горького социально-философского жанра и при своей жизненной конкретности была устремлена, несомненно, к общечеловеческим понятиям: отчуждения и возможных контактов людей, мнимого и реального преоделении унизительного положения, иллюзий и активной мысли, сна и пробуждения души. Персонажи “На дне” лишь интуитивно прикоснулись к истине, не изжив ощущения безысходности. Такая психологическая коллизия укрупнила философское звучание драмы, раскрывшей общезначимость (даже для отверженных) и труднодостижимость подлинных духовных ценностей.

Сочетание вечного и мгновенного, устойчивости и одновременно шаткости привычных представлений, малого сценического пространства (грязная ночлежка) и раздумий о большом мире человечества позволило писателю в бытовой ситуации воплотить сложные жизненные проблемы.


1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...

Атмосфера духовного разобщения людей в пьесе “На дне”