Анализ текста повести “Максим Масимыч”. Часть вторая

“Несколько повозок” – это и была та самая оказия, которой дожидались путешественники, чтобы отправиться в путь. Но Автор так заинтересован коляской и дерзким лакеем, не отвечающим на расспросы, что даже забывает обрадоваться приходу оказии. Максим Максимыч радуется: “Слава богу!” – и привычно ворчит, заметив коляску: “Верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок!

Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть английскую!” Читатель уже почти догадался, чья это коляска, но

Максим Максимыч еще ничего не подозревает. Видя любопытство Автора, он обращается к слуге с расспросами – тон у него заискивающий, неуверенный – жалко становится старика, и недоброе чувство возникает против слуги (а заодно и против его неведомого господина).

“- Послушай, братец, – спросил… штабс-капитан: – чья это чудесная коляска? а?.. Прекрасная коляска!..”

Поведение лакея вызывающе дерзко: он “не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан”. Даже доброго Максима Максимыча рассердило такое поведение: “он тронул неучтивца по плечу и сказал: “Я тебе говорю, любезный…”

Из

неохотных и невежливых ответов слуги возникает, наконец, имя героя: “- Чья коляска? моего господина. – А кто твой господин? – Печорин”

Читатель вместе с Максимом Максимычем вздрагивает от радости. Зная все, что связывает Печорина со штабс-капитаном, мы, как и он, не сомневаемся, что сейчас произойдет трогательная встреча друзей, сейчас появится Печорин и бросится на шею доброму старику – и мы, наконец, увидим человека, который успел занять наше воображение. . . Но, может быть, это не тот Печорин? Мысль эта возникает у читателя и у Максима Максимыча одновременно: “Что ты? что ты?

Печорин?.. Ах, боже мой!., да не служил ли он на Кавказе?”

Слуга по-прежнему груб и отвечает неохотно, но это уже не имеет значения, сейчас Максим Максимыч увидит своего друга, это он, его зовут Григорий Александрович.

Хмурые ответы лакея не беспокоят штабс-капитана. Но читателя они заставляют насторожиться. Уже зная, что Максим Максимыч с барином “были приятели”, слуга говорит почти невежливо: “Позвольте, сударь; вы мне мешаете”.

Может быть, он знает, что барин не рассердится на него за такое обращение с приятелем?

Максиму Максимычу все это неважно, ему одно надо: увидеть Печорина. “Да где ж он сам остался?” – вот что интересует старика. “Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника Н. . .”

Ничего предосудительного в таком решении Печорина нет. Он ведь не знал, что в гостинице его ждет встреча с Максимом Максимычем. Конечно, приятнее остановиться у знакомого полковника, чем ночевать в скучной гостинице и ужинать стряпней трех глупых пьяниц.

Но, тем не менее, читателю обидно, что Печорин не поспешил в гостиницу.

Максим Максимыч убежден, что Печорин “сейчас прибежит”. Все дело теперь только в том, чтобы уговорить лакея сообщить Печорину, кто его ждет. Штабс-капитан почти униженно уговаривает слугу: “. . . ты, любезный, не пойдешь ли к нему за чем-нибудь?

Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так и скажи. уж он знает… Я тебе дам восьмигривенный на водку.”

Пойти к полковнику сам Максим Максимыч не может: он не в том чине, чтобы запросто являться в дом к высшим чинам. Место свое он знает. В пушкинском “Станционном смотрителе” есть такая сцена.

Смотритель Самсон Вырин приезжает в Петербург и является к гусарскому офицеру Минскому, похитившему у него дочь. “Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье.

– Что, брат, тебе надобно? – спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: – Ваше высокоблагородие! Сделайте такую божескую милость!”

Самсон Вырин – первый “маленький человек” в русской литературе – совсем низко стоит на служебной лестнице: он “сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда.” По сравнению с ним, штабс-капитан Максим Максимыч занимает приличное положение в обществе. Но – все условно: Максим Максимыч столько же ниже полковника, сколько станционный смотритель ниже гусарского офицера. Оскорбленный отец по законам света может и должен вызвать похитителя дочери на дуэль, отомстить, ответить на оскорбление оскорблением. Все это так – при одном условии – если он и оскорбивший его человек равны по своему положению в обществе.

Если же нет – как бы ни закипело сердце отца, он может только произнести дрожащим голосом: “Сделайте такую божескую милость” – он может только молить…

В неоконченной повести Лермонтова “Княгиня Лиговская” герой – Григорий Александрович Печорин – пролетая по улице на своем гнедом рысаке, едва не задавил молодого чиновника Красинского и в тот же вечер, смеха ради, жестоко оскорбил этого чиновника в ресторане. Красинский говорит Печорину: “. . . вы едва меня сегодня не задавили и этим хвастаетесь, вам весело! – а по какому праву? потому что у вас есть рысак, белый султан? Золотые эполеты? Я беден! – да, я беден! хожу пешком, – конечно, после этого я не человек. ..”

Человек – и богатство, человек – и чин, человек – и положение в обществе. Конфликт человеческого и античеловеческого, введенный в русскую литературу Пушкиным, был углублен и расширен его последователями. Маленький чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин в гоголевской “Шинели” даже помыслить не может о протесте – он терпит все издевательства своих товарищей по службе. “Только если уж слишком была невыносима шутка… он произносил: “Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?” Мысль о протесте приходит к нему только в бреду, в беспамятстве перед смертью.

В “Записках сумасшедшего” титулярный советник (это очень маленький чин) Поприщин, сходя с ума, размышляет: “Все, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам, или генералам.. . Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из золота сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого; ведь он им нюхает, а не ест, чихает, а не кашляет. Я несколько раз уже хотел добраться, отчего происходят все эти разности. Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?..”

В том несправедливом мире, в котором живут и смотритель Вырин, и Акакий Акакиевич, и Поприщин, – и Максим Максимыч! – в этом мире только безумный может восстать против узаконенного порядка: любой полковник – более значительная личность, чем любой штабс-капитан, и любой камер-юнкер лучше любого титулярного советника. А в повести Гоголя “Нос” человек оказывается ничем по сравнению с собственным носом только потому, что человек имеет чин коллежского асессора, а нос – чин статского советника. И это возможно в мире, где человеческое побеждено античеловеческим.

Ни о чем подобном Максим Максимыч, разумеется, не думает. За него думает Лермонтов – он понимает униженное положение старика и сочувствует ему, и читателя заставляет сочувствовать. А Максим Максимыч давно и прочно усвоил устои мира, в котором он живет.

Штабс-капитан знает свое место и не идет к полковнику Н. искать Печорина.

Да, он знает свое место по отношению к полковнику. Но когда к нему в крепость был прислан молодой прапорщик, Максим Максимыч вел себя не как штабс-капитан, а как ч е-л о в е к. Мы помним, как он встретил низшего по чину: “Очень рад, очень рад… пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч и пожалуйста – к чему эта полная форма?”

Вот почему нам так обидно за старика: мы-то знаем, что он – человек, что он достоин уважения и любви… Где же Печорин? Почему он не спешит принести Максиму Максимычу свое уважение и свою любовь?

“Максим Максимыч сел за воротами на скамейку… Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник. – “Максим Максимыч, не хотите ли чаю?” – закричал я ему в окно. – Благодарствуйте; что-то не хочется”.

В этом простом разговоре нет, на первый взгляд, ничего примечательного. Но читатель, представляющий себе душевное состояние Максима Максимыча, понимает, чего стоил ему целый час ожидания. Старик сдержан: он ничем прямо не выдает своего волненья, но оно сквозит в коротком отказе пить чай и в молчаливом ожидании за воротами…