Анализ стихотворения “Деревня” Пушкина А. С

Русские поэты начала XIX века писали не только любовную, пейзажную, но и гражданскую, политическую лирику. Понятно, что при этом они стремились не столько “зарифмовать” свои политические взгляды, сколько выразить сердечные переживания при виде общественного неблагополучия.
Когда Пушкин в 1819 году создавал одно из самых известных своих стихотворений “Деревня”, он находился под влиянием идей замечательного публициста и сторонника освобождения крестьян Николая Ивановича Тургенева. Следы этого влияния в “Деревне” заметить

легко; взгляды молодого Пушкина, предельно близкие к тургеневским, выражены здесь прямо и резко:
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
То есть без всяких революций и бунтов, волей государя (“по манию царя”) будет отменено крепостное право и вслед за тем (никак не раньше!) в России установится “просвещенная свобода”, под которой тогда понимали конституционную монархию. Ho разве художественный смысл стихотворения сводится к этому – пусть очень важному для автора – политическому выводу? Нет, конечно. Попробуем прочитать “Деревню” так, как следует читать стихи, а не публицистические статьи: обратим внимание не только и даже не столько на то, о чем в них говорится, сколько на то, как говорится об этом.

Потому что в художественной литературе “как” не менее важно, чем “что” – и пробиться к содержанию произведения, минуя его форму, попросту невозможно.
Так вот, “Деревня” явственно расслаивается на две части, у каждой из которых – свой особый стиль, свой особый поэтический строй. Первая часть выдержана в Жанровой традиции идиллии, пасторали.
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья!
Я твой – люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда…
Подобно древнеримскому поэту Вергилию, который в своих идиллиях противопоставил счастливое сельское уединение городскому шуму, Пушкин описывает деревню как царство поэтического покоя. При этом он сознательно использует условные, привычные поэтические формулы: “пустынный уголок”, “приют спокойствия”, “мирный шум дубров”… Такие поэтические формулы призваны не столько воссоздавать реальный деревенский пейзаж, сколько напоминать читателю об идеальном пейзаже пасторали, о пейзаже-мечте, который своей условной гармонией оттеняет образ “порочного” города.
Обязательные детали такого пейзажа: белеющий “парус рыбаря”, холмы, нивы, “вдали рассыпанные хаты”, тучные стада, мельницы. Итак, это не картина какой-то реальной деревни и даже не обобщенный образ сельских впечатлений поэта. Это не что иное, как набор условных “примет” идиллической картины мира, где царит “довольство” и царствует мирный труд “поселян” и “поселянок”.

Сам поэт надевает ту же самую литературную маску счастливца праздного, не завидующего судьбе “Злодея иль глупца”, которую 2000 лет назад примерял и Вергилий.
Ho вот поэтический стиль Пушкина резко меняется. Даже ритм стихотворения, ямб, который до этой минуты плавно колебался (от шести стоп с паузой – цезурой – посредине до пяти и четырех стоп), вдруг начинает звучать иначе. Вслед за “длинной” строкой шестистопного ямба (“Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!”) идут шесть относительно “коротких” строк:
В уединенье величавом
Слышнее ваш отрадный глас.
Он гонит лени сон угрюмый,
К трудам рождает жар во мне…
А теперь обратите внимание: это именно тот случай, о котором мы с вами уже говорили. С точки зрения содержания – того, о чем говорит поэт, процитированная строфа плавно продолжает тему всей первой части стихотворения: тему сельского уединения, мирных трудов, творчества (“И ваши творческие думы в душевной зреют глубине”). Ho если вслушаться в звучание поэтической формы, становится ясно: поэт готов переключить регистр своего размышления в иную тональность. Иначе ему не понадобилось бы “укорачивать” строки, использовать слова и выражения, которые были стилистически неуместными в “тихой”, подчеркнуто спокойной первой части: уединение впервые названо не “мирным”, а “величавым”; сон лени – “угрюмым”, а вовсе не “счастливым “.
И уже следующая строфа подтверждает наше читательское ожидание. Место идиллии занимает сатира.
Ho мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
He видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца…
Насколько нежными, плавными были образы первой части, настолько жесткими, язвительными, подчас желчными оказываются образы части второй. Там была “праздность вольная”, здесь – “мысль ужасная”. Там было “лоно счастья и забвенья”, здесь – “невежества убийственный позор”.

Ho – снова внимание! – во второй части “Деревни” меняются поэтические формулы, а не сам принцип их использования.
Иными словами, во второй части с помощью столь же привычных и готовых поэтических оборотов создается сатирическая картина мира. И она точно так же условна. Касается это и образа поэта. В первой части стихотворения Пушкин использовал маску счастливого ленивца, праздного мудреца.

Во второй – маску возмущенного, бичующего пороки сатирика. Ho его истинное лицо скрыто от нас.
Играя масками, меняя стили и жанры, Пушкин говорит нам (если мы – внимательные читатели): окружающий нас мир объемен. На него нельзя смотреть только глазами безмятежного автора идиллий, который примечает повсюду лишь следы “довольства и труда”. Нельзя, потому что эти “следы” скрывают жестокую несправедливость “барства дикого”.

Ho в той же мере и по той же причине нельзя смотреть на мир только воспаленным от гнева взором сатирика. Нельзя, потому что несправедливость современного мира не может отменить, уничтожить его прекрасные черты: “Я твой – люблю сей темный сад / С его прохладой и цветами…”
Оттого поэт и уповает на добрую волю монарха, оттого и торопит минуту, когда “над отечеством свободы просвещенной взойдет… наконец прекрасная заря”. Ведь именно тогда, в этом счастливом будущем, он сможет “примирить” в себе поэта, сочиняющего идиллии, и сатирика, увидеть окружающее, “приют спокойствия, трудов и вдохновенья”, объемно… Такая надежда на счастливое будущее, на грядущее преобразование общества в духе справедливости была присуща еще одному литературному жанру – утопии.

А значит, в стилистической палитре “Деревни” использована еще одна жанровая краска – утопическая.