Анализ стихотворения Б. Пастернака “Февраль. Достать чернил и плакать!” (1912)

Б. Л. Пастернак – крупнейший русский поэт XX века, художник глубокого интеллектуального и художественного напряжения. Им написано множество удивительных, великих произведений. Язык его поэзии настолько современный, что никогда не будет подвержен коррозии лет.

Он создал в своих книгах мир со всеми обыденными реалиями и высоким небом, с его радостями и печалями, он запечатлел на века саму жизнь.
Поэзия Б. Пастернака аналитична и музыкальна. Своеобразие большинства его произведений определяется решением необычных философских проблем,

мировоззренческих вопросов. Мысль о единстве человека с природой, о слиянии человека со вселенной представляет концепцию жизни поэта.
Б. Пастернак сумел глубоко пережить дух своего удивительного времени, затем передать его атмосферу, несбывшиеся исторические надежды и судьбы своих современников. Его лирические работы по преимуществу стали воплощением трагического счастья существования человека, одаренного разумным словом, способностью плодотворно, радостно и самостоятельно использовать данное ему время.
В стихотворении лирический герой передает свое предощущение весны как всемирной жажды обновления жизни. В картине “февраля” вступают во взаимодействие детали окружающего мира (“слякоть”, “клик колес” пролетки, “деревья”) с воспоминаниями и одновременно мечтами лирического героя о весне (пасхальном “благовесте”, “ливне”, “лужах”, “тысячах грачей”), а также с приметами его эмоционального состояния (“плакать”, “навзрыд”, слезы”, “грусть”, “крики”). Это явления различных уровней реальности, но в стихотворении они оказываются взаимопроницаемы.

Между ними возникают “случайные” сближения, рождающие образы, основанные не на сходстве или противоположности, а на смежности, – не метафоры, а метонимии. Каждый из уровней воспринимается в неразрывной связи с другими, а весь мир – нерасторжимым целым.
В образе, заканчивающем первую строфу (“Пока грохочущая слякоть Весною черною горит”), автор находит неожиданное сочетание звука (грохот колес пролетки), зрительного впечатления (черная слякоть), лирического ощущения (щемящего ожидания прихода весны – “весною… горит”). “Черная” весна воспринимается не как эмоциональная оценка, заключающаяся в метафоре, а как метонимия двух уровней восприятия времени года – реального представления о цвете освобождающейся от снега земли и силы воображения, позволяющего в первой оттепели почувствовать побуждение природы.
В образе, начинающем вторую строфу (“достать пролетку… перенестись туда, где ливень…”), сополагаются реальность движения “пролетки” в пространстве и метафора полета воображения. В четвертой строфе “проталины чернеют” в самой глубине сознания (“на дне очей”), а весенний “ветер” “изрыт” внутренним наплывом чувств, “криками” души. Границы явлений размываются, их качества переносятся друг на друга.

Однако художественная цель стихотворения не ограничивается изображением этой необычной картины.
В первой же строфе, наряду с другими, появляется еще один уровень реальности: творческое стремление поэта “достать чернил и плакать”, “писать о феврале навзрыд”. Внутреннее напряжение передается обилием глаголов (“достать чернил”, “плакать”, “писать”, “достать пролетку”, “перенестись туда…”). Все они стоят в неопределенной форме, что помогает выйти за рамки лирического ощущения, придать ему обобщенный характер.
Благодаря метонимическому строению образов, творчество предстает неотделимой частью не только духовной жизни лирического героя, но и всей природы. Поэт творит новые звуки и краски, сравнимые с вечными явлениями внешнего и внутреннего мира (“…ливень еще шумней чернил и слез”). В то же время жизнь составляет главное содержание произведения искусства. Она не просто отражается в нем, а врывается в художественную ткань “тысячами” “случайных” впечатлений.

Интенсивность процесса творческого отображения действительности передает образ, созданный в третьей строфе.
Мечта о весне уносит лирического героя в мир, похожий на обыденность (грачи отражаются в лужах). Но каждая художественная деталь придает ему необыкновенную экспрессивность: грачей “тысячи”, они, похожие на “обугленные груши”, срываются с деревьев, поднимая, как при падении, фонтан брызг – ощущений. Антитезы подчеркивают игру между образами двух уровней – природным и психологическим (взлетевшие грачи “обрушат грусть на дно очей”, “сорвутся в лужи”, вызывая “сухую грусть”).

Воображение поэта, пишущего “о феврале”, создает новую реальность. Но строится она не по субъективному произволу автора, а по законам самой жизни, при этом не заслоняя ее, а вступая с ней во взаимодействие (“И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи…”). В стремлении “верно” отразить внутреннюю и внешнюю действительность поэт схватывает впечатления на лету, пытаясь успеть за движением жизни, на ходу выкрикивая свои открытия (“и ветер криками изрыт…”), “плача” от напряжения.

Такие стихи “навзрыд” и предстают в стихотворении истинным искусством.
Классический размер стихотворения (четырехстопный ямб) сочетается с нарушением традиции в самых разных областях. Сдвиг присутствует и в изломанном синтаксисе, и в неточных рифмах (“гривен” – “ливень”), и в надрывной, восходящей интонации исповеди, обрывающейся неожиданным выводом. Фоническое свое6разие стихотворения связано с внутренними рифмами (благодаря им перекликаются строчки разных строф, например, последняя с двумя первыми, между которыми существуют смысловые пересечения), ассонансами (“сорвутся в лужи и обрушат…” и др.), звуковыми повторами с сонорными (“чрез благовест, чрез клик колес…” и др.).

В богатой и разнообразной инструментовке стихотворения не прослеживается закономерности. Как и в содержании, в каждом стилистическом уровне содержится мысль о “случайности” найденных слов и образов, позволивших создать “верный” слепок текучей жизни.