Анализ романа “Мастер и Маргарита” Булгакова М. А. II

Собственно, это была и не “тема” вовсе, но самая суть жизни, ее предназначение и смысл – добро и зло в их вечном, абсолютном противостоянии, преступление и возмездие, бессмертие и забвение, любовь и равнодушие. Можно сказать, что роман “Мастер и Маргарита”, над которым он начал работать в 1928 г., а последние страницы, полуслепой, диктовал в 1939-1940 гг., был книгой его жизни.
Такой роман не мог написать равнодушный человек: Булгаков в эти годы был уже натурой религиозной, хотя и не выставлял своих убеждений напоказ. Этот перелом в его

душе произошел, скорее всего, в пору Гражданской войны, и глубинное духовное, шедшее от отца начало только усиливалось и крепло в столкновении с насаждавшимся большевиками атеизмом. К мыслям о Боге Булгаков часто обращается в своем дневнике 20-х гг.: “Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче… Вот почему я надеюсь на Бога”; “Итак, будем надеяться на Бога и жить.

Это единственный и лучший способ”; “Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет” и т. д. Постоянное глумление над образом Христа в журнале “Безбожник” даже понудило Булгакова в ту

пору раздобыть годичный комплект этого журнала. Напомним, что с рассуждений в атеистическом духе о Христе “ученейшего” председателя МАССОЛИТа Берлиоза с Бездомным, “накатавшим” антирелигиозную поэму, и начинается роман.
Сюжет его фантастичен. В советскую атеистическую Москву вдруг является сам дьявол “со товарищи” и учиняет в ней, надо сказать, невиданный разгром и неразбериху. Отвлекаясь от сюжета, скажем, что дьявол имеет огромную родословную в мировой литературе. Что же до булгаковского Воланда, то он состоит, безусловно, в литературном родстве и с мрачной гоголевской “нечистью”, и с героем романа “Эликсир дьявола” немецкого мистика-фантаста Э. Гофмана, и с Мефистофелем из великой драмы И. Гете “Фауст”.

Однако связь с последним, наиболее очевидная, преломляется скорее через призму одноименной оперы Шарля Гуно, столь любимой Булгаковым.
С кажущимся всемогуществом вершит дьявол в советской Москве свой суд и расправу. Стоит, впрочем, отметить, что его чарам и волшебству поддается лишь то, что уже подгнило, вроде “осетрины второй свежести” у буфетчика из варьете Сокова. Более того, читатель может убедиться, что автор – страшно сказать! – относится к дьяволу со сдержанной иронией (в отличие, например, от сугубо серьезной германской традиции). Ho как бы то ни было, Булгаков получает возможность устроить, пусть лишь и словесно, некий суд и возмездие литературным проходимцам, административным жуликам и всей той бесчеловечно-бюрократической системе, которая только суду дьявола и подлежит.

Уже не бытовая, а острополитическая сатира, скрытая от цензуры, жалит и настигает социальное зло. Это гоголевские “свиные рыла” на новый манер.
Композиция. Два стилистических потока. В романе ясно прослеживаются два стилистических потока. В изображении “красной Москвы” используется искрометный фельетонный слог, отточенный Булгаковым в пору работы в “Гудке”.

Автор утрирует язык “совкового” обывателя почти в “зощенковском” ключе и пародирует его в развязной и хамской речи притворщика и “наглого гаера” Коровьева-Фагота, слуги дьявола (“Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой” и т. д.). Совсем в ином ключе, однако, построен “роман в романе”, который живет в воображении одновременно и Воланда-дьявола, и затравленного критиками писателя-Мастера. Это роман о Пон-тии Пилате и о Том, Кого не смеет ослушаться и сам дьявол, – об Иешуа. Уже говорилось в специальной литературе, что стилистически этот “роман в романе” заставляет вспомнить “нагую” пушкинскую прозу и являет собой высокий, строгий реализм, выверенный в мельчайших деталях и подробностях.

Таким образом, у Булгакова далекая библейская Иудея стала как бы реальностью, в то время как все происходящее вокруг Мастера (все, кроме его любви к прекрасной Маргарите) видится сплошным нелепым сном.
“Мастер и Маргарита” и сатира Ильфа и Петрова. He талантливое обличение или высмеивание каких-то сторон злободневной действительности – это шло попутно, мимоходом, заодно, – но глобальная мысль о человеке на этой земле, о добре и зле как исключительно конкретных категориях – вот что двигало пером Булгакова-романиста. Уже в этом принципиальное отличие его романа от известной сатирической дилогии И. Ильфа и Е. Петрова “Двенадцать стульев” и “Золотой теленок”. “Мастер и Маргарита” создавался в прямой полемике с так называемой “одесской школой” (молодой В. Катаев, И. Ильф, Е. Петров, Ю. Олеша – писатели, с которыми Булгаков сотрудничал в “Гудке” и находился в приятельских отношениях).

Сострадание душе человеческой резко распределило свет и тени в булгаковском романе, почти истребив в нем благодушный юмор: никакого сочувствия проходимцам, бойким халтурщикам, всякого рода Латунским, Ариманам и прочим Варенухам. Если Остап Бендер в дилогии – это, по удачному определению И. Эрен-бурга, “симпатичный жулик”, то в строгом художественном контексте “Мастера и Маргариты” он выглядел бы уже начисто лишенным своего двусмысленного шарма. Характерен в этом смысле эпизод, сообщенный автору этих строк “третьей музой” писателя Е. С. Булгаковой. И. Ильф и Е. Петров, прочитав роман “Мастер и Маргарита” в одном из ранних вариантов, убеждали его “исключить все исторические главы” и переделать произведение в “юмористический детектив”.

Когда они ушли, Булгаков горько сказал: “Так ничего и не поняли… А ведь это еще лучшие…”
Новаторство романа. Философская концепция. Исследователи, зарубежные и отечественные, отмечают новаторство романа. “Роман Булгакова для русской литературы действительно новаторский, а потому и нелегко дающийся в руки… – пишет американский литературовед М. Крепе. – Фантастика наталкивается на сугубый реализм, миф на скрупулезную историческую достоверность, теософия на демонизм, романтика на клоунаду”. “Если добавить, – комментирует наш исследователь Б. Соколов, – что действие ершалаимских сцен “Мастера и Маргариты” – романа Мастера о Понтии Пилате происходит в течение одного дня, что удовлетворяет требованиям классицизма, то можно с уверенностью сказать, что в булгаковском романе соединились весьма органично едва ли не все существующие в мире жанры и литературные направления”.

Здесь сходятся все стихии: смешного и серьезного, философии и сатиры, пародии и волшебной фантастики.
Архитектоника романа (построение, соразмерность художественного произведения) поражает своей продуманной сложностью. Литературоведы находят в нем три основных мира – “древний ершалаимский, вечный потусторонний и современный московский”, которые “не только связаны между собой (роль связки выполняет мир сатаны), но и обладают собственными шкалами времени”. Этим трем мирам соответствуют триады героев, объединенные “функциональным подобием”, а в ряде случаев и портретным сходством. Первая: прокуратор Иудеи Понтий Пилат – “князь тьмы” Воланд – директор психиатрической клиники профессор Стравинский, каждый из которых диктует свою волю в своем мире.

Вторая триада: Афраний, первый помощник Понтия Пилата, – Коровьев-Фагот, первый помощник Воланда, – врач Федор Васильевич, первый помощник Стравинского. Третья: кентурион Марк Крысобой, командир особой кентурии, – Азазелло, демон-убийца, – Арчибальд Арчибальдович, директор ресторана Дома Грибоедова. Четвертая – это животные, в большей или меньшей степени наделенные человеческими чертами: Банга, любимый пес Пилата, – кот Бегемот, любимый шут Воланда, – милицейский пес Тузбубен, “современная копия собаки прокуратора”.

Пятая: Низа, агент Афрания, – Гелла, агент и служанка Коровьева-Фагота, – Наташа, служанка (домработница) Маргариты, и т. д. Таких триад в романе Б. Соколов насчитывает восемь. Трехмерность “Мастера и Маргариты”, возможно, восходит к глобальному философскому построению П. А. Флоренского, развивавшего мысль о том, что “троичность есть наиболее общая характеристика бытия”. Собственно, все это, в свою очередь, восходит к учению о Святой Троице.

Единственное и уникальное положение в романе занимает Маргарита, символ любви, милосердия и вечной женственности.
Иван Бездомный и обретение дома, Родины, истории. В толпе москвичей-фантомов мы встретим еще один, внешне неприметный, образ – вначале как бы шарж – поэт Иван Бездомный. Что может быть печальнее для поэта, чем псевдоним “Бездомный”?

Поэт без дома, без почвы, без родины. Ho в начале романа он не только “бездомный”, но еще и “бездумный”. Это послушный ученик Берлиоза, внимающий его “просвещенным” замечаниям.

Он сгоряча предлагает отправить давно почившего философа Канта для перевоспитания “года на три в Соловки”, страшно смущая своим простодушием Берлиоза, который стесняется “иностранца” Воланда. Однако простодушие и есть, очевидно, та живая стихия, которая в итоге спасает Ивана – теперь Иванушку (так ласково называют его в конце книги и автор, и мастер, и Маргарита). Пройдя через цепь потрясений, осознав убогость и даже стыдобушку своего виршеплетства, он во власти иного замысла – продолжить труд мастера. “”Прощай, ученик”, – чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе”.

Ученик Берлиоза стал учеником мастера.
Образ Иешуа. Мастер не может исчезнуть, быть проглоченным забвением, как не умер и “королевский комедиант” Мольер, хотя оба они, по извинительной человеческой слабости, не смогли, каждый – безгрешно и до конца, – пройти свою Голгофу. Они не в силах удержаться на той духовной высоте, какой достигает у Булгакова лишь Иешуа.

Этот Сын Человеческий понуждает напомнить о целой традиции, как существовавшей задолго до романа, так и длящейся далее. Самое общее значение Иешуа (как бы страшась конкретностью разговора огрубить и вульгаризировать смысл) охарактеризовал филолог и философ П. В. Палиевский: “Он далеко, слишком, хотя и подчеркнуто реален. Реальность эта особая, какая-то окаймляющая или резко очертательная: ведь нигде Булгаков не сказал: “Иешуа подумал”, нигде мы не присутствуем в его мыслях, не входим в его внутренний мир – не дано.

Ho только видим и слышим (это, конечно, исключительно сильно), как действует его разрывающий пелену ум, как трещит и расползается привычная реальность и связь понятий, но откуда и чем – непонятно, все остается в обрамлении” (Палиевский П. В. Шолохов и Булгаков // Наследие. – М., 1993. – С. 55). Переданный в руки фанатиков-иудеев неправедным судом Пилата и обреченный на мучительную смерть Иешуа-Христос издалека подает великий пример всем людям. В том числе и мастеру, и самому Булгакову, и его любимому герою и великому комедиографу Мольеру.
Роман “Мастер и Маргарита” – вершина русской прозы XX столетия, апология творчества и идеальной любви в атмосфере отчаяния и мрака, отточенная, разящая сатира на весь советский строй – тот “корабль дураков”, которым издали правит сатана, – призывающая вспомнить высокий ряд классики: Свифт – Гоголь – Салтыков-Щедрин, и одновременно эпическая поэма о неправедном суде Пилата и земном подвиге Иешуа. Несмотря на десятки серьезных исследований, роман этот до конца не прочитан, и каждое новое поколение, верится, будет открывать в нем новый смысл. Незавершенный автором, он предстает словно цельный, отстроенный храм, собор, с химерами и чудовищами снаружи и святыми ликами внутри, с толпящейся за оградой нелюдью и теми немногими, кто допущен под его своды.
Такие рукописи “не горят” (как говорит Мастеру сам Сатана – Воланд). И здесь снова напрашивается параллель в судьбе Булгакова с судьбой любимого им Мольера.