Анализ лирики Ахматовой А. А
К своей первой поэтической книге “Вечер” Анна Ахматова позднее относилась довольно прохладно, выделяя в ней единственную строчку: “…пьянея звуком голоса, похожего на твой”. Однако поэт Михаил Кузмин закончил свое предисловие к “Вечеру” такими словами: “… к нам идет новый, молодой, но имеющий все данные стать настоящим поэт. А зовут его Анна Ахматова”.
Поэтика ” Вечера ” во многом предопределила теоретическую программу нового литературного течения – акмеизма.
Акмеизм возник как реакция на стилевые
В литературу первой четверти XX в. Ахматова пришла с самой традиционной в мировой лирике темой – темой любви. Но решение этой традиционнейшей темы в ее поэзии было принципиально новым. Стихи
В этом смысле Ахматова опиралась не столько на русскую поэзию, сколько на прозу XIX в. “Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность русского романа XIX в. Свою поэтическую форму она развила с оглядкой на психологическую прозу”, – писал О. Э. Мандельштам. В новую эпоху на смену “умершей” форме психологического романа Тургенева, Толстого и Достоевского приходит “роман-ли-рика” (такое определение творчеству Ахматовой дал в 1918 г. В. В. Гиппиус, а позднее им пользовался и В. М. Эйхенбаум). “Роман кончен. Трагедия десяти лет развязана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове”, – писал В. В. Гиппиус.
В сборнике “Вечер” наметились, а в “Четках” и “Белой стае” окончательно оформились отличительные черты индивидуального стиля Ахматовой. Охарактеризуем важнейшие из них.
1. Новый тип лирической героини, “литературной личности “, не замкнутой в своих глубоко личных переживаниях, а включенной в широкий исторический контекст эпохи. Масштабность обобщения в образе лирической героини не противоречила тому, что лирика Ахматовой оставалась предельно интимной, а поначалу казалась современникам даже “камерной”.
В ранних ее стихах представлены различные ролевые воплощения лирической героини, своеобразные “литературные типы” 1900-х гг.: невеста, мужнина жена, покинутая возлюбленная и даже маркиза, рыбачка, канатная плясунья и Сандрильона (Золушка). Такая “многоликость” героини подчас вводила в заблуждение не только читателей, но и критиков, которые нередко по стихам пытались строить догадки о личной жизни самой Ахматовой. Однако такая игра с разнообразием “масок” была направлена, вероятно, как раз на то, чтобы препятствовать отождествлению автора с каждой из них в отдельности.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я –
В этом сером будничном платье
На стоптанных каблуках.
2. Новеллистическая композиция лирических стихотворений. Стихи ранней Ахматовой внешне почти всегда представляют собой простое повествование – стихотворный рассказ о конкретном любовном свидании с включением бытовых подробностей. “Эпичность” нередко сказывается уже в первом стихе произведения, задающем временную дистанцию между моментом речи и свершившимся событием (“В последний раз мы встретились тогда…”). Для рассказа отбираются кульминационные моменты: встреча (как видно из приведенного примера, нередко – последняя), еще чаще – прощание, расставание. Специфически ахматовский образ – “небывшие” встреча или свидание:
Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.
Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий –
Вся любовь утолена.
Эти особенности построения текста позволили литературоведам говорить о новеллистичности ее лирических произведений: “Целый ряд стихотворений Ахматовой может быть назван маленькими повестями, новеллами; каждое стихотворение – это новелла в извлечении, изображенная в самый острый момент своего развития, откуда открывается возможность обозреть все предшествовавшее течение фактов…” (В. М. Жирмунский). В отличие от большинства поэтов-современников, Ахматова выстраивает свое лирическое повествование на сжатом стиховом пространстве: она любит малые лирические формы (как правило, от двух до четырех четверостиший). Лаконизм и энергия выражения сказываются в эпиграмматической сжатости, концентрированности используемых поэтессой формул.
Ахматова стремится поведать об ощущениях лирической героини и о породивших эти ощущения фактах ” без предисловий ” и без многословных переходов от одного факта к другому. “Непрерывность – обман”, “все равно с чего начинать…” – вот “сюжетные” принципы Ахматовой.
3. Ритмико-интонационная свобода стихотворной речи. Оппозиционность ранней Ахматовой по отношению к наследию символистов проявляется прежде всего в том, что в ее лирике приглушена та музыкально-мелодическая основа, которая в поэзии К. Д. Бальмонта и его последователей размывала смысловые очертания слов, сообщала образам туманность и расплывчатость. Ахматова стремится называть вещи “своими именами”, а потому использует обиходный словарь и разговорные интонации.
Свободный, естественный синтаксис живой речи в лирике Ахматовой поддерживается короткими предложениями, частым употреблением союзов и, а, но, восклицаний. Поэтесса сравнительно скупо использует прилагательные, не стремится к идеальной точности рифм. Почти в любом ее стихотворении можно найти стиховые переносы :
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха…
…
Задыхаясь, я крикнула: “Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру”.
Ахматовой свойственно “умение обобщать и высказывать обобщение в краткой словесной формуле”:
Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
…
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.
Ахматова любит прерывистые, замедленные, синкопированные ритмы (эффект синкопы связан со сдвигом ударения в стихе с сильного места на слабое). Вслед за Блоком поэтесса широко пользуется дольником.
В содержательном плане этому отсутствию нарочитой напевности, мелодичности соответствует затушеванность эмоционального элемента, отсюда – впечатление душевной строгости, которое производит лирика Ахматовой.
4. Значимость вещных подробностей в передаче чувства. О чувствах в лирике Ахматовой рассказывается не непосредственно лирически, а через конкретную деталь, часто – в сочетании с психологически значимым жестом. Вот знаменитые строки из “Песни последней встречи”, повторенные бесчисленное количество раз вольными и невольными пародистами:
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Другой пример:
Моя рука, закапанная воском,
Дрожала, принимая поцелуй…
М. Кузмин в предисловии к “Вечеру” отметил “способность Ахматовой понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами”. Вот пример такой “вещной” образности: “Жужжит пчела на белой хризантеме. / Так душно пахнет старое саше”.
В ранней лирике Ахматовой отбираемые поэтессой детали, как правило, красивы, изящны. Это может быть перчатка, хлыстик, зонтик или, например, цветок:
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице…
(“Смятение”).
А вот едва ли не самый знаменитый образец ахматовской стильности:
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней…
(“Все мы бражники здесь…”)
Для Ахматовой характерны точные и неожиданные сравнения:
Облака плывут, как льдинки, льдинки
В ярких водах голубой реки…
Все любовные драмы в стихах Ахматовой разыгрываются на фоне конкретного, детально выписанного, нередко легко узнаваемого городского пейзажа: “Двадцать первое. Ночь. Понедельник. / Очертанья столицы во мгле “. Чаще всего, особенно в ранней лирике, это Петербург, “пышный / Гранитный город славы и беды”, “горькой любовью любимый”.
С Петербургом-Ленинградом связана вся личная и творческая судьба Ахматовой. Этот город в ее лирике – не только место действия, но и участник событий.
В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.
Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине – нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость! –
Затем, что воздух был совсем не наш,
А как подарок Божий – так чудесен.
И в этот час была мне отдана
Последняя из всех безумных песен.
1914
Вот как комментирует это стихотворение В. М. Жирмунский: “Слова звучат намеренно внешне, сдержанно и безразлично. Вспоминаются мелочи обстановки и ненужные детали разговора, так отчетливо остающиеся в памяти в минуту величайшего душевного волнения. Непосредственно о душевном волнении говорит только слово “последний”, повторенное два раза в начале и в конце стихотворения, и взволнованное, эмфатическое повышение голоса в строках:
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость!
И все же в рассказе о явлениях внешнего мира передана большая душевная повесть, причем не только повествовательное ее содержание, но также и эмоциональные обертоны, личное настроение стихотворения”.
Современная исследовательница развивает наблюдения В. М. Жирмунского: “Героиня “романа-лирики” всегда сохраняет в себе способность словно бы отстраниться от ситуации, в которой она же сама и принимает участие. Она непрерывно (может быть, на подсознательном уровне) фиксирует, отмечает, что происходит с ней в то самое время, когда ее собеседник действует или просто говорит. Она ведет некий “внутренний репортаж” о собственном психологическом состоянии.
В стихотворении “Последний раз мы встретились тогда…” сталкиваются и дискутируют две позиции. Героиня словно бы отстраненно, во время любовного объяснения, – “рокового”, “последнего”! – запоминает приметы петербургского пейзажа. Но в деталях пейзажа, в его конкретных реалиях проступают далеко не частные вещи, далеко не “узколичные” мотивы.
Высокий царский дом – как желанная высота. И – Петропавловская крепость, знак затворничества и гибели. Жизнь поэта очерчена жестким кругом – “царский дом” (власть и высота), и “крепость” (несвобода), и неспокойная Нева, угрожающая гибельным наводнением. За сугубо частным, “женским” сюжетом “последнего свидания” скрыта энергия, способная охватить широкий временной и пространственный диапазон, жизненную судьбу художника в ее основных переломных моментах.
Поэт, художник здесь побеждает и торжествует, несмотря на ситуацию “разрыва” и прощания”,- пишет исследовательница М. Г. Ваняшова.
Марина Цветаева была абсолютно права, когда в 1917 г. заметила: “Ахматова пишет о себе – о вечном… не написав ни одной отвлеченно-общественной строчки, глубже всего – через описание пера на шляпе – передаст потомкам свой век…”
Интимная лирика Ахматовой глубоко исторична. Уже в “Вечере” и “Четках” наряду с темой любви появляются два других ведущих мотива – памяти и совести:
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
(“Все мы бражники здесь…”, 1 января 1913)
“Минуты роковые” российской истории (первая мировая война, начавшаяся в 1914 г.) совпали с тяжелым периодом в жизни Ахматовой: в 1915 г. у нее открылся туберкулез, наследственная болезнь. “Я гощу у смерти белой / По дороге в тьму…” – писала Ахматова в одном из стихотворений.
Мотивы памяти и совести еще более усиливаются в “Белой стае”, а в дальнейшем они станут главными в ее творчестве. “Современность поэта есть его обреченность на время… Из истории не выскочишь”, – писала М. И. Цветаева в критической статье “Поэт и время”. После выхода в свет “Белой стаи” О. Э. Мандельштам отмечал: “Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее позиция близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России”.
В 1915-1917 гг. поэтический стиль Ахматовой эволюционирует. Критика все чаще говорит о специфическом “пушкинизме” Ахматовой (“…классическая точность выражения и художественная законченность построения”), отмечает наличие разветвленного “цитатного слоя” (многочисленные аллюзии и переклички как с предшественниками, так и с современниками: А. А. Блоком, Б. Л. Пастернаком, О. Э. Мандельштамом). За Ахматовой стояло все духовное богатство русской классической культуры, правомочной наследницей которой она справедливо себя ощущала.
Революция 1917г. была воспринята Ахматовой как катастрофа. “После всего” – название раздела, открывающего сборник “Anno Domini” (1922). Эпиграфом ко всей книге взята строка Ф. И. Тютчева: “В те баснословные года…”
Но революция для Ахматовой – это и возмездие, расплата за прошлую греховную жизнь. И пусть сама лирическая героиня не творила зла, но она чувствует свою причастность к общей вине (” Я всех на земле виноватей, / Кто был, и кто будет, кто есть…”), а потому готова разделить судьбу своей родины и своего народа.
Я – голос ваш, жар вашего дыханья,
Я – отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья, –
Ведь все равно я с вами до конца, –
Так начинается стихотворение 1922 г. “Многим”. Финал его звучит трагедийно:
Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь – забытой быть.
Но “счастливого” забвения не дано героине Ахматовой. В цикле “Библейские стихи” она сравнила себя с женой Лота, “отдавшей жизнь за единственный взгляд”:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома
Взглянула – и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли.
(” Лотова жена”)
“Пытка памятью была единственным спасением. Бегством от безумия. Память и совесть.
В служении им – подвиг ее судьбы “, – так писал об Ахматовой исследователь Анатолий Якобсон.
Уже само название сборника – “Anno Domini” (“В лето Господне”) – указывает на то, как воспринимает поэтесса свою эпоху. Одним из способов художественного осмысления происходящего в стране становится использование библейских мотивов и исторических параллелей, которые все чаще и чаще возникают в лирике Ахматовой (например, в “Библейских стихах”, стихотворениях “Данте”, “Клеопатра” и др.).
“Я” в лирике Ахматовой этой поры превращается в “мы”, теперь она говорит от лица “многих”. Именно словом поэта “оправдан будет каждый час” не только самой Ахматовой, но и ее современников.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading...